«Поприяй ми (поприятельствуй мне. — Авт.), — велел передать Владимир или его воевода от лица князя, — аще убью брата своего, имети тя хочю во отца место, и многу честь возьмёшь от мене; не яз бо начал братью бити, но он; аз же того убоявся придох на нь» (то есть — я, мол, испугался, что он и меня убьёт, поэтому вынужден был сам пойти на него. Логика в таком рассуждении, конечно, была, и Блуд быстро проникся ею, да и посул ведь был презаманчивый!). Впрочем, Блуд, кажется, не впервые получал от Владимира лестные предложения, и вербовка его произошла значительно раньше. Причём, вероятно, не его одного, а с сообщниками. Что касается последних, то их наличие обусловливалось уже самими специфическими особенностями «производства» таких деликатных дел. Вряд ли бы, например, без помощи выполнявших приказы Блуда людей посланцы Добрыни смогли наладить с ним прочный контакт. Да и летописец отметит, что во время осады сам Блуд «ела же к Володимеру часто» (собственных, очевидно, агентов). Возможно, что в своей обличительной филиппике против нечестивца, который «преда князя своего», средневековый книжник не случайно несколько раз употребил множественное число. Если так, то он, разумеется, имел при этом в виду не только мелких сошек, но и людей калибра самого Блуда. Не тех ли, о которых говорилось в Иоакимовской летописи? Не во время ли похода Ярополковой рати к Смоленску и Полоцку попал киевский воевода в расставленные Добрыней сети?
Всё это очень возможно, потому что и Никоновская летопись тоже утверждает, будто Блуд «бе уласкан и улщён Владимиром» задолго до того, как новгородские кони начали пастись на приднепровских лугах. По Никоновской, правда, вербовка произошла ещё в тот период, когда оба соперника сидели в своих столицах и острили боевые мечи. Но это и понятно, поскольку историк XVI века ничего не знал о походе войска Ярополка в землю кривичей. И следовательно, агенты Добрыни должны были добираться из Новгорода до самого Киева. У Татищева сказано несколько иначе и подробнее. Владимир, пополнив всё-таки свои войска полочанами и кривичами, то есть добившись одной из целей своего сватовства к Рогнеде, «пошёл к Киеву на брата Ярополка для мсчения убивства Олегова и своея обиды». Историк, видимо, излагает здесь события по одной из бывших в его руках летописей — «манускрипту Хрущева», который, с одной стороны, подтверждает связь Владимира с Олегом, а с другой — выдвигает новую причину вражды новгородского князя с Киевом. Вероятно, обида заключалась в посажении Ярополком в Новгороде своих посадников.
«Но ведая брата Ярополка храбра и сильна, умыслил любимца Ярополкова и воеводу главнаго, Блюд имянуемаго, послал ко оному тайно склонить великими обесчаниями, чтоб Владимиру помочь брата Ярополка победить. Блюд же обнадёжил в том Владимира». Здесь мысль завербовать Блуда приходит к Владимиру и Добрыне как бы в начале марша на Киев. Причём подчёркивается исключительное положение Блуда при дворе киевского князя. По-видимому, он был чем-то вроде визави Добрыни при дворе Владимира. Два начальника тайной службы наверняка знали друг друга ещё по давним, Святославовым, временам, может быть, дружили домами и коротали вечера за медвяными чарами. Немудрено, что они быстро нашли общий язык и один разведчик начал работать на другого. Уговорить его, может быть, было и не так уж сложно. Блуд ведь выдвинулся на первые роли при Ярополке совсем недавно.
Читатели помнят, что ещё в 977 году молодого киевского князя опекал Свенельд. После битвы у Овруча он навсегда исчез с летописных страниц. Либо впечатлительный Ярополк не простил ему гибели брата («О люте ми, яко осквернился убийством брата моего, — восклицает Ярополк над телом Олега у Татищева, — лучше бы мне умереть, нежели тебя, брате, тако видети, еже злый клеветник учинил!» И к Свенельду: «Виждь, ты сего хотел, что тебе воздам за сию пагубу?»), либо он уже слишком одряхлел (служил ведь ещё Игорю), либо умер. Так что Блуд занимал сей высокий пост всего без году неделю. По летописи, Владимир осадил Киев в 980 году, а по «Памяти и похвале» Владимиру монаха Иакова — двумя годами раньше. Наверное, Блуд ещё не успел извлечь всех выгод из своего положения. А может быть, самое имя или прозвище нового баловня судьбы (от глагола «блудити» — блуждать, скитаться, плутать, заблуждаться, ошибаться, развратничать)[3] свидетельствовало об определённых наклонностях характера. И «приобрёл» Добрыня Блуда не потому, что тот был идейным борцом за языческие ценности (как иногда пишут), а, как недвусмысленно указал летописец, — за посул ещё более тёплого местечка при новом дворе. Вербовка Блуда примерно совпала с изгнанием из Новгорода посадников Ярополка. Добрыня и Владимир использовали их в качестве своего рода послов, передавших киевскому князю дерзкие речи недавнего беглеца. Но кто знает, не взяли ли они на себя труд и пошептаться ещё раз с Блудом насчёт измены? Надо ведь было как-то отрабатывать милость вернувшегося новгородского властителя: мог запросто и живота лишить...
3
Татищев, правда, считал, что его настоящее имя должно было происходить от глагола «блюсти» и звучать «Блюд». А «Блуд» — уничижительная переделка или позднейшая ошибка.