Единственное, чем отличились агенты Святополка, — это усердием и терпеливостью. Они внимательно следили за всем происходившим в стане Бориса, дождались ухода от него войска и тогда отважились напасть на князя и его «отроков».
Совершили это Путьша, Талец, Елович, Ляшько и их помощники. Ночью они окружили шатёр Бориса. И, видимо полностью уверенные в успехе, вели себя очень неосторожно, создавая много шума и не заботясь о какой-либо маскировке. Да ещё совместили «повеленную службу» с разбоем (обезглавили любимого Борисова «отрока» Георгия, чтобы снять с его шеи золотую гривну). Добивание очнувшегося от многочисленных ран князя двумя варягами — по новому приказу Святополка — сильно напоминает обстоятельства гибели Ярополка и заставляет предполагать в этом новом преступном акте демонстративный жест ритуального мщения.
Я не могу согласиться с существующим в современной научной и научно-популярной литературе предположением, что в смерти Бориса повинен не Святополк, а Ярослав. Это мнение основано на определённом истолковании одной известной саги, рассказавшей о событиях борьбы за киевский стол наследников Владимира. Содержание её, дескать, восходит к рассказам варягов, служивших русским князьям, и это делает её более достоверным источником, чем русские, — более «независимым». Однако современные исследователи этой саги — «Пряди об Эймунде» (составной части «Саги об Олаве Святом» в «Книге с Плоского Острова») — обнаруживают в ней признаки сравнительно позднего происхождения и датируют концом XIII века (Я. де Фрис, Т. Н. Джаксон). Что же касается оценки саг как исторического источника, то близок к истине был, по-видимому, известный историк прошлого столетия М. П. Погодин, писавший: «Эймундова сага служит ясным доказательством: частности большею частью неверны, но общие черты (сношения, переговоры, условия, занятия, военные дела и пр.) имеют величайшую важность для русской истории, дополняют, объясняют и оживляют наши сведения об этом периоде...» Параллели между сагой об Эймунде и русскими литературными памятниками в описании гибели Бурицлава (Бурислейфа) и Бориса не столь уж многочисленны и убедительны. Готов согласиться, что собирательное имя Бурицлав могло объединять Болеслава, Святополка и Бориса. Но не сделать ли отсюда вывод, что сага, рассказывая об убийстве Святополка варягами Ярослава, позаимствовала для его описания некоторые подробности из русской легенды о гибели Бориса (если только кто-нибудь из дружины Эймунда не служил у Святополка и не участвовал сам в устранении его ближайшего соперника)?
БАГРОВЫЕ ЗОРИ
В действиях Святополка после убийства Бориса можно усматривать и хладнокровную логику мстителя с голубой кровью, решившего до конца пройти начертанный самому себе страшный путь к власти, и лихорадочные метания человека, отравленного безумием преступления. Мне кажется, что в новом киевском князе то и другое странным образом совмещалось. Автор «Сказания о Борисе и Глебе» видит размышления Святополка о том, что последует, если он остановится в своих преступлениях, такими. Братья убитого воздадут ему сторицей. Если и не казнят, то «изгонят меня, и лишусь престола отца моего, и жалость о земле моей пожрёт меня, и поношения хулителей одолеют меня, и княжение моё получит другой, и во дворах моих не сыскать будет живой души». Тут и человеческое, и князево — всё вместе. И страх перед возмездием, и неадекватность оценки и выводов из собственных действий. «Вошёл в сердце его сатана и начал подстрекать на ещё более тяжкие преступления», поясняет автор «Сказания»...
Но действительно, зачем было Святополку отягчать свою совесть новыми убийствами? Борис — тот любимый сын Владимира и явный претендент на киевский стол, по крайней мере в глазах окружающих; поэтому был опасен даже без войска. Но вряд ли можно сказать то же самое о Глебе или Святославе. Или прав Нестор, писавший, что Глеб находился до последних дней при отце и лишь потом бежал от Святополка «в полунощные страны»? Если так, то «охота» Святополка за муромским князем получает какое-то объяснение. Тогда нежелание Глеба остаться в Киеве под опекой старшего брата, его тайное исчезновение, стремление укрыться в недосягаемые пределы не оставляло у киевского князя сомнений, что Глеб — его будущий враг. Может быть, находясь рядом со Святополком, юный князь невольно раскрыл его секретные планы и теперь становился неудобным свидетелем? Или в Берестове, склонясь у изголовья больного отца, мог слышать распоряжения князя, не успевшие получить статуса официального волеизъявления главы государства?