Подобная точка зрения конечно же не соответствует действительности: ижорские пограничники Пелгусия «вели» шведов уже неделю или больше и знали о них достаточно много. Помните первую «весть» о нападении врага, полученную в Новгороде? В ней говорилось только о «свеях». Вполне возможно, что летописец просто переписал присланное старейшиной ижоры лаконичное «бересто» (берестяное письмо). И если затем новгородский книжник счёл нужным расширить список вторгнувшихся на Русь иноземных племён, значит, у него были для этого и иные основания, кроме неуёмного желания прославить своего князя. Думаю, что помимо показаний пленных, которых новгородцы могли захватить во время боя, новые данные исходили от того же Пелгусия (ижорцы, например, без большого труда различали, вероятно, родственные им финские племена). И этим сведениям стоит доверять (видимо, в состав шведского войска наряду со вспомогательным отрядом Суоми влились и искатели приключений и наживы из Норвегии и Тавастланда[19]: такие всегда имеются в любом народе).
Хотя в источниках об этом ничего не сказано, думаю, вряд ли ошибусь, предположив, что Пелгусий не дожидался прихода русских дружин в лесной глухомани неподалёку от вражеского лагеря, а, оставив возле него наблюдателей, вышел навстречу князю куда-нибудь к Ладоге, чтобы затем провести новгородскую рать скрытым от чужих глаз путём (по мнению Т. Н. Караева: по притоку Невы Тосне, по суше, до речки Большой Ижорки и далее по её лесистому берегу) на подходящую для неожиданной атаки позицию. Судя по Житию, Пелгусий (конечно, вместе со своими воинами, хотя о них и ничего не говорится) нёс свою службу очень добросовестно, ночи проводил в бдении и был удостоен видения святых князей Бориса и Глеба. Это заставляет думать, что он так же тщательно выполнил и все другие свои обязанности разведчика и проводника. В битве на Неве внезапность нападения явилась решающим условием успеха. Поэтому столь важен вклад морских пограничников во главе с Филиппом Пелконеном — Пелгусием. Наверное, ижорские воины приняли участие и в самом сражении, где у русских на счету был каждый человек.
Александр Ярославич очень торопился. Ему необходимо было обрушиться на шведов в тот момент, когда они ещё не помышляли о приближении русской рати. Поэтому он увёл с собой всех, кого успел собрать: самых расторопных новгородцев и всю боеспособную часть своего двора. То есть не только дружину, но и дворцовую и личную охрану, службу разведки и сыска, мужей и челядинцев, ведавших управлением и хозяйством. Так попал в сводный новгородский полк ещё один герой Жития — Яков-полочанин, бывший у Александра ловчим — начальником княжеской охоты. Он «наихав на полк с мечем, и мужествовав много, и похвали его князь», для которого воинская доблесть зверобоя оказалась всё-таки приятной неожиданностью. Другой отличившийся в Невской битве воин — дружинник Савва, «наихав (на коне. — Авт.) шатор великыи и златоверхий, подсече столп шатерныи».
В битве на Неве погиб один «от слуг» Александра, «именем Ратмир; сии бися пешь, и оступиша его мнози; и оному же пакы от многых ран падшю, и тако скончася».
Профессиональная княжеская дружина всегда воевала в конном строю. Таковы были традиции, сформированные самой жизнью, характером дружинной службы. Раз Ратмир сражался пешим, значит, он не принадлежал к дружине. К тому же дружинников обычно слугами не называли. Храбрость и ратное искусство Ратмира позволяют предположить, что он был либо охранником, либо «сотрудником» разведывательно-сыскного ведомства, что, впрочем, достаточно близко, если не одно и то же. К сожалению, средневековый книжник отметил лишь славный конец его недолгой, по-видимому, карьеры.
«ПЕРЕВЕТНИКИ» В МЕДВЕЖЬЕЙ ГОЛОВЕ,
ПСКОВЕ И ИНЫХ МЕСТАХ
Успехом в сражении на невско-ижорском «пятачке» Александр Ярославич, как мы уже говорили, был в немалой степени обязан хорошо поставленной охране морских границ. Безопасность сухопутных границ в неменьшей степени являлась предметом его постоянных забот. Усиливая рубежи Руси с юго-запада, князь с новгородцами в 1239 году «сруби городци по Шелоне» (поставил городки на реке Шелони) в прямой связи с готовившимся нападением немцев на Псков.
Немецкое войско со вспомогательным отрядом датчан вторглось на Русь в конце августа 1240 года. Рядом с воеводами крестоносцев и сыновьями датского короля Вальдемара II — Канутом и Абелем — ехал и князь-изгой Ярослав Владимирович (сын прогнанного когда-то псковичами за сношения с немцами князя Владимира Мстиславича), надеявшийся с помощью рыцарей вернуть свою вотчину хотя бы на правах вассала Тевтонского ордена. Действовал он не в одиночку. В Медвежьей Голове (Оденче), откуда начала свой поход новая «римская» рать, ещё в 1232 году образовалась небольшая колония русских беглецов-изменников, возглавлявшихся бывшим новгородским тысяцким Борисом Негочевичем. Летописец называет их «Борисовой чадью». В 1234 году эта «Борисова чадь» «с князем Ярославом Володимировичем и с Немци» захватила Изборск. Но псковичи обложили город, схватили князя, «а инии побегоша». Вероятно, в числе бежавших спаслась и часть людей Бориса Негочевича. Другая могла вместе с Ярославом Владимировичем угодить в плен. Псковичи передали пособника ливонцев и других пойманных под Изборском русских (и немцев?) троюродному деду и тёзке князя-изгоя новгородскому князю Ярославу Всеволодовичу. А тот «исковая» родственника и его присных и отправил в заточение в свой родовой Переяславль.