Весь день прошел очень тяжело. Меня не покидала тревожная мысль, что происходит с Маргарет, неужели она содержится в этой тюрьме в равных со мной условиях? Да, мучительно было сознавать, что она абсолютно незаслуженно, исключительно по моей вине вынуждена переносить эти муки.
Тяжелые мысли не давали покоя – что ждет впереди? Я вновь пришел к выводу, что тактика, избранная мною на следствии после моего ареста, отказ от какого-либо сотрудничества с гестапо, в том числе и стремление скрыть все, связанное с моей разведывательной деятельностью, то есть то, что не может стать известным немцам из каких-либо источников, в том числе и из показаний арестованных, входящих в наши резидентуры, правильная. Мучил вопрос, с какой целью из Берлина меня доставили в Париж, действительно ли хотели добиться моего сотрудничества с Леопольдом Треппером и в чем оно должно выражаться? Усталый и обуреваемый размышлениями, я заснул, не зная, когда будет внесена ясность во все возникшие у меня вопросы.
ГЛАВА XXIV. Париж. Узник зондеркоманды «Красная капелла».Начало участия в радиоигре «гестапо – "Центр"».
Утром, едва успев «позавтракать», я был вызван надзирателем и был препровожден к ожидавшей автомашине. Мы мчались по улицам Парижа и приехали в знакомое здание на улице де Соссэ. Ранее оно было известно как «Сюртэ Женераль». Вскоре я узнал, что именно здесь после переезда из Брюсселя была размещена зондеркоманда гестапо, возглавляемая Карлом Гирингом, где он имел свой кабинет.
Гиринг, видимо, уже ждал меня, так как не успел я еще войти в кабинет и еще у меня не сняли наручники, как он обратился ко мне: «Итак, Кент, мы встретились с вами вновь. Я думаю, что вскоре вы поймете, что вам надлежит полностью изменить свое поведение, находясь у нас. Берлин, который считал вначале, что только за ваши контакты с резидентурами Шульце-Бойзена – Харнака и Ильзы Штебе вы заслуживаете расстрела, принял решение удовлетворить мое предложение и приобщить вас к начатой нами при участии Треппера радиоигре с Москвой. Вы и сейчас находитесь в тяжелых условиях, в тюрьме Френ. Я гарантирую вам, что при вашем участии в радиоигре вы будете в тех же благоприятных условиях содержания в гестапо, каковые созданы нами для Треппера. Подумайте над всем и сделайте соответствующие выводы».
Какие условия были созданы для Леопольда Треппера, я, конечно, еще не знал. Я знал только, что в соответствии с сообщением Гиринга в Берлин, с которым мне дали возможность ознакомиться, он сам предложил свое сотрудничество с немцами. Приняли ли немцы его предложение, я еще не знал. Из хода допросов в гестапо в Берлине я мог только понять, что Отто дает показания, разоблачающие не только меня, но и других лиц, принадлежащих к нашим резидентурам. Только позднее выяснилось, о каких «благоприятных условиях содержания в гестапо, созданных для Треппера», шла речь. Оказывается, в камере тюрьмы Френ он провел одну неполную ночь, а затем был переведен в специально отведенную для него комнату в здании, где размещалась зондеркоманда.
Я думаю, что любому читателю должно быть понятно, что каждый человек, услышав о том, что его поведение в карательных органах фашистской Германии должно привести его к верной смерти, мог бы оцепенеть и задуматься, следует ли ему идти и дальше на верную смерть. В то же время я над этим вопросом не задумывался нисколько. Считал, что избранный путь моего поведения в гестапо, безусловно, должен закончиться именно смертной казнью. Однако другого выхода я не видел и должен был делать все от меня в какой-то мере зависящее, чтобы продолжать приносить пользу моей Родине. Да, я хотел жить, но мне уже приходилось рисковать своей жизнью, находясь рядом с командиром испанской подводной лодки С-4 Иваном Алексеевичем Бурмистровым.
Разница заключалась лишь в том, что тогда я действовал как советский доброволец, следуя примеру моего командира. Сейчас обстановка была более сложной, а кроме того, я не имел права никогда забывать, что перед отъездом на разведывательную работу я принес присягу, что буду всегда верно служить Советскому Союзу.
Выслушав предложение Гиринга, прежде всего я решил задать ему волновавший меня вопрос: «Почему данное в Берлине Маргарет Барча обещание о ее немедленном освобождении при прибытии в Париж не выполнено и она продолжает содержаться в ужасной тюрьме Френ?»
При этом я подчеркнул, что, судя по камере, в которой я нахожусь, по господствующему в тюрьме режиму, наше положение несравнимо с тем, которое мы испытывали в Берлине, хотя тоже были в тяжелых условиях.
Гиринг, пытаясь, видимо, оправдать свои действия, а быть может, и говоря правду, ответил мне, что ему ничего не известно о данном в Берлине обещании мадам Барча. Он еще раз подчеркнул, что не только мое положение во время нахождения в гестапо, но, соответственно, и положение мадам целиком и полностью зависит от того решения, которое приму я.
В кабинете Карла Гиринга во время нашего с ним разговора находился только один из сотрудников зондеркоманды Вилли Берг, помощник и друг Гиринга. Он как-то изменился за эти пару месяцев, с тех пор как я его увидел в первый раз во время моего нахождения в Бреендонке. Сидел он тихо и внимательно прислушивался, не проронив ни слова.
В основном наш разговор с Карлом Гирингом касался только его желания, чтобы я принял участие в радиоигре. Пока не было задано ни одного вопроса, который можно было бы считать продолжением моего допроса. У меня сложилось странное впечатление не только о внешнем виде Берга, но и самого начальника зондеркоманды. Он тоже резко изменился. Я предполагал, что на него и на его помощника свалилось слишком много работы. Тогда я еще не знал, что Карл Гиринг тяжело болен, что у него очень тяжелая болезнь – рак горла. Именно поэтому у него был очень странный голос, и он, не стесняясь меня, заключенного, время от времени вставал и, подходя к стоящему в углу столику, выпивал рюмку коньяку. В отличие от первой нашей встречи он не предлагал мне ни разу выпить вместе с ним.
Наш разговор закончился тем, что я выразил мое несогласие участвовать в какой-то мне абсолютно непонятной игре «гестапо – "Центр"», якобы проводимой совместно с Треппером. Что касается моего поведения во время проводимого следствия, то я еще раз подчеркнул, что не мог внести никакой ясности во многие вопросы, так как после моего отъезда из Бельгии в период проживания в Марселе не занимался разведывательной деятельностью, а принял решение навсегда остаться за рубежом.
Гиринг не дал мне возможности продолжать объяснения и, перебив, в непривычной для меня резкой форме начал осуждать за то, что я продолжаю давать ложные показания. Так Гиринг со мной никогда еще не разговаривал. Прервав меня, криминальный советник прямо заявил, что сейчас у гестапо появились доказательства в ложности моих показаний, ранее данных. Показаниями ведущего советского разведчика Леопольда Треппера уже доказано, что Кент продолжал свою разведывательную деятельность, находясь в Марселе, создал там резидентуру и даже встречался с представительницей итальянской (думаю, что я не ошибаюсь) Компартии.
Кроме того, еще в более резкой форме Гиринг обвинил меня и в том, что я пытался запутать следствие гестапо, заявляя, что не принадлежу к военной разведке Советского Союза. Леопольд Треппер на следствии утверждал обратное, заявляя, что с первого дня моего пребывания в Брюсселе отлично знал, что я был завербован именно советской разведкой и меня принимали в ГРУ, которое организовало мою подготовку к будущей работе.
Гиринг почему-то не считал нужным ссылаться конкретно на показания других арестованных, тоже разоблачающих меня. Однако я мог понять, что он имел в виду показания Макарова, Избутского, Гроссфогеля, Каца и других.
Он высказал свое удивление, а может быть, просто упрек в мой адрес, говоря о том, что я, молодой человек, рискуя своей жизнью, отказываюсь сотрудничать с немцами, в то время как более опытный разведчик держится на следствии по-иному.
Криминальный советник не прекращал убеждать, видимо с целью заставить меня задуматься над его предложением сотрудничать с гестапо. Он начал приводить примеры показаний Треппера, способные меня разоблачить. В частности, он указал и о моей поездке в Швейцарию для встречи с резидентом советской разведки в Женеве и восстановления его связи с Директором, о том, что я переводил деньги из Брюсселя в Женеву на имя этого резидента. Из сказанного я мог понять, что действительно Леопольд Треппер дает показания, разоблачающие меня. Только он и я знали об этом, так как задание было получено еще в начале 1940 г. в письменной форме, в опечатанном конверте через «Метро», то есть через Большакова. То, что Гиринг не назвал фамилию резидента в Швейцарии, убедило меня, однако, что Отто просто не запомнил ее, а отчет об этой поездке я лично передавал в «Метро» для отправки в «Центр». Удивило меня то, что Гиринг не останавливался более подробно на этом вопросе. Только позднее я смог объяснить себе, что к этому вопросу вернутся еще во время проводимого следствия, чтобы зафиксировать в следственном протоколе. Эта беседа с криминальным советником не фиксировалась.