Трое моих собеседников почти открыто высказывали мнение, что в ходе войны будет поворот вовсе не в пользу Германии. Отмечалось, что руководство, видимо, это понимало и уже делало многое, предпринимая попытки достижения мирного соглашения с США и Великобританией, с тем, чтобы иметь возможность сосредоточить все силы на Восточном фронте. В разговоре об этом приводился ряд примеров, одним из которых был полет Рудольфа Гесса в Англию. Пока все попытки оказались неудачными, а поэтому следующий удар следовало ждать на Западе, выражающийся в высадке союзных армий во Франции.
Поговорив довольно подробно на эту тему, мы услышали высказывание Отто Баха, буквально поразившее меня. Однако не знаю, прав ли я, но еще тогда мне показалось, что он осмелился открыто высказывать свое мнение, безусловно, предварительно обсудив не только с Вальдемаром Ленцем, но и с самим Паннвицем.
Бах прямо поставил вопрос о том, что каждый из нас должен уже сейчас как следует обдумать все, что нас может ожидать впереди при любом завершении войны: чего каждый из нас должен бояться или, наоборот, с нетерпением ждать.
Обращаясь лично ко мне, Отто Бах осмелился в присутствии криминального советника прямо заявить, что, зная хорошо о моем поведении в гестапо с первого дня после ареста, он убежден, что если я продолжу занятую мною линию поведения, то мне ничего не может угрожать ни со стороны союзников, ни со стороны моей Родины. Я выслушал молча.
К этому времени я уже слышал многое от Паннвица о его «выполнении своих служебных обязанностей» в Чехословакии. Когда он мне это рассказывал и даже показывал фотографии, о которых я уже говорил, мне казалось подчас, что этим он просто хотел поднять в моих глазах свой авторитет. И вдруг я услышал от него, что ему уже сейчас тяжело вспоминать, как он руководил осадной операцией у собора святых Кирилла и Мефодия после совершенного в мае 1942 г. убийства Р. Гейдриха, который скончался в начале июня. Он понимает, что эти действия были направлены против чехословацких патриотов, против движения Сопротивления. Он помнит, как тогда в результате предательства узнал, что в соборе скрываются чехословацкие парашютисты, которые погибли в гробнице собора, где они прятались, отстреливаясь. Конечно, говоря о том, что ему пришлось принимать активное участие в осаде этого собора, слово «гитлеровцы» он не употреблял, а попросту говорил «мы осаждали».
Казалось, что Паннвиц ведет вполне откровенный разговор, не скрывая ничего. Однако впоследствии я узнал еще об одном его «подвиге» в борьбе с движением Сопротивления. Речь идет об уничтожении шахтерского поселка Лидице. Жители этого поселка были обвинены в том, что скрывают участников чехословацкого движения Сопротивления, в том числе и тех, которые принимали участие в убийстве 27 мая 1942 г., вернее, в покушении, результатом которого было убийство протектора Чехии и Моравии Гейдриха. Все мужчины в возрасте старше 15 лет были оккупантами расстреляны, а женщины и дети отправлены в зверские концлагеря. Сама деревня была полностью сожжена. Все это произошло 10 июня 1942 г. Паннвиц долго скрывал от меня и этот факт и решился на признание своей ответственности, как руководителя этой жесточайшей расправы над безвинными людьми, только тогда, когда уже была достигнута между нами полная договоренность о сотрудничестве, в результате которой он согласился переправиться в Советский Союз.
После окончания нашей встречи за рюмкой крепкого напитка в ресторане, при очередной встрече с Отто Бахом он мне сообщил, что эта встреча состоялась после их длительных бесед, из которых следовало, что Паннвиц особенно боится попасть в руки союзников. Отто Баху удалось внушить ему, что представляется единственная возможность всеми своими действиями в последующее время доказать, что он согласился предпринять необходимые меры для доказательства того, что еще во время войны, вскоре после его прибытия в Париж, а в особенности после бегства Отто он начал не только сотрудничать со мной, Кентом, но в еще большей степени предпринимать все меры для спасения Озолса и всех связанных с ним людей, в том числе и членов французского движения Сопротивления. Якобы уже тогда удалось прозондировать почву на возможность Паннвицем сбора материалов, которые могут принести пользу не только «Центру», но и Советскому Союзу в целом.
Отто Бах, а к нему присоединился и Ленц, доказали мне, что боязнь криминального советника попасть в руки союзников, то есть США и Великобритании, может помочь мне направлять деятельность руководителя зондеркоманды в выгодном для меня, представителя «Центра», направлении.
Роль Отто Баха в достигнутом мною сотрудничестве с Паннвицем я никогда не скрывал и даже указал «Центру» его псевдоним – Карл. Я и сегодня продолжаю считать, что главную роль во всем том, что произошло с Паннвицем до его прибытия в Москву, играл Отто Бах, а ему помогал и доктор Вальдемар Ленц.
Я «завербовал» Паннвица, его секретаршу фрейлейн Кемпа и радиста Стлука в соответствии с полученным от ГРУ разрешением, обеспечивал их «доставку» в Москву. Как я к ним относился? Мое отношение к Хейнцу Паннвицу, крупному гестаповцу, и другим я, возможно, недостаточно полно, но все же совершенно правдиво, не скрывая ничего из того, что мне стало о них известно, указывал в моем письменном докладе на имя Директора, написанном еще в Париже в мае-июне 1945 г. и привезенном мною вместе с другими материалами в Москву. Все эти материалы были сразу же но прибытии в Москву вместе с Паннвицем, Кемпой и Стлукой перехвачены Абакумовым, организовавшим наш арест еще у трапа только что приземлившегося самолета.
В указанном докладе я приводил все ставшее мне известным о преступных действиях Паннвица и приводил мою собственную оценку его характера с его постоянным стремлением обеспечить себе карьеру. Я указал и все то, что мне было известно к моменту составления доклада не только о Паннвице, но и о фрейлейн Кемпе и Стлуке. Так как о Паннвице и Кемпе я уже достаточно рассказал, мне хочется еще немного остановиться на том, что стало известно о Стлуке.
Стлука служил в уголовной полиции в Австрии радистом (правда, я иногда слышал, что в жандармерии). Продолжал он служить в полиции и после того, как в марте 1938 г. Австрия была оккупирована немецко-фашистскими войсками. После начала войны его, как опытного со стажем радиста, направили в армию – в уже существовавшую службу подслушивания и слежки за появлением в эфире вражеских, нелегальных радиопередатчиков. Затем еще в 1942 г. его прикомандировали к зондеркоманде гестапо в Бельгии. Именно там он начинал принимать участие в радиоигре с «Центром», начатой Константином Ефремовым и Иоганном Венцелем. Затем после перевода зондеркоманды в Париж участвовал в проводимой Гирингом и Леопольдом Треппером радиоигре с «Центром».
Встречи со Стлукой постепенно становились более частыми, в особенности после того, как мы переехали на улицу Курсель. Вскоре я узнал, что он очень переживает свою разлуку с семьей, постоянно проживающей в Австрии.
Не составляло большого труда убедиться, что Стлука оставался верным сыном Австрии. У меня уже не было сомнений, что, хотя и нервничая, Стлука верил в то, что ему удастся доказать в любом случае, а в особенности в случае поражения Германии, что его совесть чиста и участие в сотрудничестве с гестапо, в том числе и в проводимой немцами радиоигре, было вынужденным. Он мог легко доказать, что действовал по приказу, а ослушаться, отказаться от выполнения, безусловно, значило бы, что это приведет его и всю его семью к преследованию. Он знал, сколько людей, проявивших свой патриотизм и уклонившихся от служения оккупантам, было арестовано, а затем загнано в концентрационные лагеря, из которых мало кто возвращался.