Меня угнетали мысли и о том, как состоится в «Центре» моя встреча с Отто, настоящую фамилию которого я узнал от гестаповцев, – с Леопольдом Треппером.
Неожиданные толчки и непривычный звук подсказали мне, что самолет идет на посадку. Невольно промелькнула тревожная мысль: а как пройдет «проверка» пограничниками документов и таможенниками багажа? Ведь у нас не было советских паспортов, на имевшихся иностранных не было надлежащих виз. Что же должно подтвердить наши личности? До того как самолет пошел на посадку, обо всем этом я даже не задумывался. Возникшие сомнения были мимолетными, так как я понимал, что «Центр», безусловно, принял надлежащие, то есть необходимые, меры для нашей безопасности и мы легко пройдем все предусмотренные правила проверок.
Я буквально прильнул к стеклу иллюминатора.
Мы приземлились на родной земле. Казалось, что пределу моего счастья не было границ. Очень хотелось попросить в «Центре», чтобы мне разрешили побывать у моего дяди, у которого я до отъезда за границу часто ночевал, и у других родственников. Я не знал тогда, что мой дядя, несмотря на состояние здоровья, плохое зрение, настоял на претворении в жизнь своего желания вступить в ополчение и встать на защиту своей любимой Москвы. Вскоре он погиб на фронте.
К самолету подведен трап. Мотор уже заглушён. Первыми спустились молодые офицеры, о которых я уже говорил, затем жена генерала Суслопарова, а совсем последними на выход были приглашены мы.
Спустившись по трапу, я обратил внимание на то, что недалеко от места посадки нашего самолета находились офицеры разных рангов, включая и генерала. Стояло довольно много автомашин. Мелькнула приятная мысль: неужели нас с таким вниманием встречают? Я еще не успел опомниться, как из увиденной мною группы офицеров почти одновременно отделились несколько человек. Они направились к Паннвицу, Стлуке и Кемпе, к каждому из них в отдельности. Не дав нам даже попрощаться друг с другом, эти офицеры усадили каждого из привезенных мною гестаповцев в отдельную машину, сев по два-три человека с каждым на заднее сиденье автомашины, и буквально в считанные минуты направились в неизвестном направлении.
Не успели еще автомашины удалиться, как ко мне подошел майор, назвавший себя Коптевым. Генерал-лейтенант и группа оставшихся офицеров продолжали стоять на своем месте, и никто из них не счел нужным даже поздороваться, что, естественно, меня несколько насторожило.
Хочу еще раз подчеркнуть, что все происходило так стремительно, что я и «завербованные» мною немцы не могли даже попрощаться, что, безусловно, могло вызвать у них определенную тревогу. Что же произошло? Почему потребовалась подобная поспешность? Чем она могла быть оправдана?
Все эти вопросы молниеносно пронеслись в моей голове. Конечно, они остались без какого-либо ответа. Я был буквально обескуражен! Меня взволновало и то, что думают Паннвиц, Стлука и Кемпа? Неужели в «Центре» будут их тоже принимать поодиночке и чем это вызвано?
Представляется Коптевым, майор «очень любезно» пригласил меня пройти в одно из пустых помещений аэропорта. Только там он обратился ко мне по кличке, которая предусматривалась еще в 1939 г. на случай необходимости встретиться за рубежом с представителями контрразведки. Это меня несколько насторожило. Майор тут же сказал мне: «В соответствии с вашей просьбой вы будете приняты начальством... Сегодня вас примут в Особом отделе НКВД СССР... В Москве вас ждали уже давно в соответствии с вашими радиограммами...»
Вежливость майора Коптева, проявляемое им внимание ко мне, его вопросы о том, как мы долетели, как перенес полет, как я себя чувствую, не давали мне оснований для волнения. Я бы даже сказал, что все это заставило меня подумать о необоснованности всех моих сомнений, возникших сразу после приземления нашего самолета в Москве. Но несколько удивило сказанное майором, что «сегодня меня примут в Особом отделе НКВД». Почему встреча со мной по «моей просьбе» должна начаться именно в НКВД СССР, а не в Главном разведывательном управлении РККА? Ответ на этот вопрос я получил в ту же ночь, а полное разъяснение – только через несколько лет, в 1961 г.
После короткой беседы мы вышли из помещения, у дверей уже ждала автомашина. Оглянувшись вокруг, я не увидел ни одного из ранее стоявших офицеров. Удобно расположившись с «дружески» расположенным ко мне майором, мы направились по улицам окрестностей, а затем и самой Москвы к центру города.
Легко себе представить мое состояние, мою радость, мое волнение, вызванные тем, что, наконец я вновь на Родине, в Москве, и скоро смогу встречаться с моими родителями в Ленинграде. Мне вспомнилось, как уже но давно установившейся традиции после принесения присяги, военной присяги и верности и преданности Советскому Союзу, перед самым моим отъездом в командировку, длительную командировку для работы по заданию «Центра» за границей, я посетил на Красной площади Мавзолей Владимира Ильича Ленина и, как делали все, мысленно повторил, смотря на саркофаг, принесенную клятву верно служить Родине, всегда быть ее патриотом.
Я, еще не доехав до центра города, спросил Коптева, лежит ли наш маршрут через Красную площадь? Улыбаясь, он, подшучивая надо мной, сказал, что я, видимо, совсем уже забыл Москву и не помню, что мы приближаемся к центральной части города с совершенно противоположной стороны.
Надо признаться, что, несмотря на все, поездка с майором Коптевым по Москве была для меня очень приятной. Меня поразило все увиденное. Я не видел разрушений, подобных тем, которые были в Брюсселе, Париже, а главным образом, в Берлине, видел я их и в других городах, которые пришлось мне посетить во время Второй мировой войны. Я внутренне понимал, что у многих шагающих по Москве траур был и был он вызван, в первую очередь, теми потерями близких им людей, членов их семей, отцов, братьев, сыновей, дочерей, мужей и жен, погибших на фронте. Тогда, вернувшись на Родину, я еще не знал, в каком количестве, но знал, что народ выжил, что он внес решающий вклад в победу над фашистской Германией.
Не останавливаясь, мы подъехали к воротам, тяжелым металлическим воротам. Слабый гудок автомашины, и к нам навстречу вышел часовой. Он недолго задержался, едва взглянул, видимо, на пропуск майора Коптева, и ворота открыли. Все было четко отработано, что проявилось в дальнейшем. Мы остановились около одной из дверей, выходящих во двор, и майор Коптев предложил мне выйти из машины, прихватив с собой мой чемоданчик. Мы подошли ближе к двери. К моему удивлению, я прочитал выполненную четкими буквами надпись: «Прием арестованных». Я посмотрел в сторону майора. Он «вежливо» пропустил меня вперед, предварительно нажав кнопку звонка. Дверь открылась очень быстро. Не переступив порога, пропустив меня еще раз вперед, майор вручил открывшему дверь лейтенанту какой-то запечатанный конверт. Не попрощавшись со мной, до этого очень внимательный и по дружески расположенный ко мне, быстро удалился.
У меня вновь сложилось впечатление, что и здесь, как и в аэропорту, я являлся не случайным «гостем». Видимо, обо мне и здесь уже знали и, больше того, даже ждали.
«У вас имеется личное оружие?» – таков был первый вопрос, обращенный ко мне. Получив отрицательный ответ, меня «препроводили» без дальнейших слов в один из многих имевшихся в этом помещении боксов. Перед тем как закрыть дверь бокса, прощупали карманы и, убедившись, что действительно нет оружия, спокойно, не проронив ни слова, закрыли за мной на замок дверь. Хорошо, что у меня были сигареты и сигарильос, зажигалка – их у меня не отобрали. Мне было разрешено курить.
Бокс, его площадь равна полутора квадратным метрам, был мрачным. Я сел на встроенную у задней стенки скамейку и, чувствуя себя очень неуютно, стал с нетерпением ждать, когда же меня пригласят на долгожданный прием, повторяю, по моей личной просьбе, к руководителям различных инстанций.