Мне приходилось слышать о том, что в прошлые годы в Воркуте бывали настолько сильные метели, что приходилось соблюдать крайнюю осторожность. Буквально для прохода из одного барака в другой, я уже не говорю о столовой, натягивались канаты, держась за которые люди передвигались. Якобы были случаи, когда заключенный, выходя из барака, не сумев дойти до уборной, оправившись поблизости, исчезал и больше не возвращался. Розыски не давали никаких результатов. Продолжая рассказы, поговаривали, что подобные случаи не были единичными. Пропавших заключенных находили только с наступлением теплых дней под растаявшей толщей снега, замерзшими. Таковы были снегопады, предшествовавшие моему прибытию в лагерь. Они были довольно частыми и вынуждали даже временно прекращать работу вне лагеря. При мне тоже выпадал довольно значительный снег, были туманы, когда совсем близко ничего не рассмотреть.
Вскоре, видимо заметив ухудшение моего физического состояния, бригадир поручил мне выполнение одной из самых легких работ. Я должен был врезать в навешенные уже на петли двери замки, а также задвижки к окнам, дверные и оконные ручки. И эти порученные мне работы, как правило, выполнялись не в одиночку, а совместно с каким-либо другим заключенным из нашей бригады, который с охотой меня обучал.
Работа на стройке продолжалась. Проживание в бараке с заключенными из строительных бригад дало возможность подумать о том, что даже они понимают мои переживания, переживания человека, только сейчас оказавшегося в лагере на далеком Севере, обреченного в его физическом состоянии впервые в жизни работать на стройке. На стройке, к которой надо было преодолевать тяжелый и довольно далекий путь. Я чувствовал себя по отношению к ним очень многим обязанным.
Вскоре я получил возможность написать письмо моим родителям. Правда, не знал, где они проживали в то время. Поэтому я написал в Москву и в Ленинград моим родственникам, с тем, чтобы уточнить адрес матери и отца. Так началась моя переписка с моими родителями.
Многие заключенные получали регулярно посылки с продуктами питания, с куревом. Особенно заслуживающими одобрения были посылки из Прибалтики. В этом отношении меня тоже поразило, что некоторые с большим удовольствием делились со своими соседями. Правда, были и такие, кто полностью замыкался в себе, но, я полагаю, их было меньшинство.
Вскоре я начал писать письма, заявления, жалобы в разные инстанции, а в первую очередь И.В. Сталину, Л.П. Берии, Абакумову и другим.
Кстати, как я узнал впоследствии, на имя Сталина писали из всех подразделений, в которых мне пришлось находиться, многие «политические» заключенные, содержащиеся в Воркутлаге и в других. Писали ему беспартийные, но в большинстве своем члены и ветераны ВК11(б), оказавшиеся в заключении, по их глубокому убеждению, исключительно в результате надругательства над их добрым именем и создания вымышленных, ни на чем не обоснованных обвинений. Большинство из них было осуждено не судебными органами, а различными «совещаниями» или «тройками» при НКВД СССР или МГБ СССР, а также краевых, республиканских, областных и других их подразделений.
Ответы на письма И.В. Сталину не поступали не только мне, но и членам партии. Однако никто из нас в те годы еще не терял веры в признанного вождя, строили предположения, согласно которым исключалась осведомленность И.В. Сталина в допускаемой органами государственной безопасности революционной законности, признанной в Советском Союзе, в подрыве тем самым доверия партии и правительству.
Проведя в возбуждении ночь, плохо выспавшись, хотя некоторое время я все же засыпал, вновь отправился на работу, на строительную площадку. С каждым днем я все больше ослабевал, терял силы и худел. Мои товарищи замечали происходящие изменения в моем поведении и в моем состоянии. Я уже почти не мог выполнять даже те легкие работы, которые мне поручал любезный бригадир. Товарищи, замечая и это, уговаривали отдыхать, делать только вид, что я работаю. Так я должен был поступить, согласно их уговорам в особенности тогда, когда на стройку прибывало контролирующее нашу работу начальство. Я не мог с этим согласиться, ведь всем было нелегко. Допустить, чтобы за меня кто-то выполнял работу, которую записывали бы в мой актив, я, конечно, не мог. Так продолжалось еще пару недель.
Однажды, уже при выходе за пределы лагеря, направляясь на работу, почувствовал, что у меня почти нет сил, и я едва дышу. Шел довольно сильный снег, было очень холодно. К стройплощадке я добрался едва-едва, с трудом продолжал работать. Закончив рабочий день, встал в строй, чтобы сопровождаемый конвоем смог вернуться в лагерь. Вдруг у меня закружилась голова и я, потеряв сознание, упал. Меня подхватили товарищи по бригаде и понесли на руках, да, повторяю, на руках с разрешения конвоиров понесли в лагерь. В самом начале я не соображал ничего, но немного позднее, придя в сознание, я удивился поведению конвоя. Передвижение нашей бригады с разрешения конвоиров было замедленным. Учитывая погоду, нести меня товарищам было тяжело, а конвоиры разрешили заключенным выходить из рядов и заменять друг друга.
Позднее, вспоминая о том, как я был доставлен в лагерь, в памяти у меня возникали случаи, когда конвоиры, которым что-то в строю нашей бригады не нравилось, приказывали всем лечь на покрытую толстым слоем снега землю. Некоторые конвоиры, становясь на колени, открывали даже над нашими головами огонь из автоматов. Тогда это было очень страшно. Думая обо всем этом, я не мог понять, почему в данном случае конвоиры были настроены совершенно по-другому. Не кричали, собак отвели в сторону, нас временами останавливали, чтобы те, кто меня нес, могли сами отдохнуть или передать меня другим заключенным, выражавшим желание помочь. Так мы добрались до лагеря.
В лагере меня сразу же доставили в санчасть, затем поместили в санитарный барак. У меня установили дистрофию, резкое понижение давления крови, значительные перебои пульса.
Часто вспоминая этот день, я всегда думал над тем, выжил бы я, если бы меня не окружали хорошие люди, принесшие, преодолевая значительные трудности, меня в лагерь. К этим хорошим людям я относил также поразивших меня своим поведением конвоиров.
В санитарном бараке меня сразу же очень внимательно осмотрел врач, тоже заключенный, и препроводил в один из отсеков, в котором на двухъярусных нарах были размещены многие больные. Все мои вещи уложили в мешок, а мне выдали чистое нижнее белье. Врач предупредил, что после того, как я отдохну, мне предстоит пройти санобработку, помыться.
Все больные, которые могли ходить, разгуливали по бараку в нижнем белье. Меня уложили на второй ярус нар. Лежал я на довольно твердом матраце, покрытом простыней. Была чистая подушка. Накрыли меня простыней и одеялом. Мне очень хотелось спать. Видимо, подействовали выпитое мною лекарство и сделанный укол.
Утром легким прикосновением к плечу меня разбудил улыбающийся попутчик по товарному вагону в эшелоне, в котором мы были отправлены на этап из Москвы до Горького. Он прислонился к моей «койке» и коротко рассказал, как добрался до этого лагеря и сразу же попал в санчасть. Вначале я не заметил стоящего немного в стороне высокого мужчину. На нем было, как у всех, нижнее белье, а на ногах высокие хромовые сапоги. Мой «попутчик» познакомил меня с этим человеком, своим знакомым по фамилии Абдыш.
Естественно, я не мог предположить, что в бараке, а тем более и во всем лагере подразделения, господствующее положение занимает Абдыш, глава всех уголовников. Он, по прозвищу Пахан, буквально всеми командовал. Надо иметь в виду, что в санитарном бараке врачи, медперсонал, фельдшеры и санитары были из числа заключенных.
Абдыш выделялся среди всех больных. У него была «койка», а вернее, нижняя нара, особенно ухоженная, с двумя матрацами, двумя подушками и двумя одеялами. Ходил он в высоких хромовых, хорошо начищенных сапогах.
Перед тем как меня познакомить с Абдышем, мой «попутчик», видимо, рассказал, будто я спас ему на этапе жизнь. Буквально через несколько минут после этого санитары перевели меня с верхних нар на нижние, более удобные, с дополнительным выделением мне подушки и еще одного одеяла, но и заметно улучшили во всех отношениях мое положение в бараке, в том числе и питание. Мой паек пополнился неизвестно откуда поступающими к Пахану хорошими продуктами. Все это сказалось на улучшении состояния моего здоровья и дальнейшее пребывание в этом бараке.