Генерал еле дышал. Разгневанный сержант не замечал, что схватил фашиста за грудь и после каждой своей фразы сильно встряхивал его.
В эту минуту в дальнем конце оврага неожиданно раздался громкий треск сучка, сломавшегося под чьей-то ногой, а в глубине леса вновь послышались голоса (немецких солдат.
Нурбаев замер. Над головой опять пронеслась большая, тяжелая птица. С каждой минутой голоса раздавались все яснее,- немцы, видимо, чувствовали себя уверенно и о чем-то громко перекликались.
Генерал напрягся, опираясь всей тяжестью тела на связанные за спиной руки, и прислушивался к голосам.
В эту минуту Нурбаев вспомнил, что до сих пор не заткнул пленному генералу рот, и, досадливо морщась, стал поспешно, на ощупь искать портянку. Но она, как назло, не попадалась под руку. Торопливо скомкав угол своей плащ-палатки и намереваясь заткнуть ею генеральский рот, Нурбаев наклонился над пленным, но вдруг страшный удар в подбородок опрокинул сержанта навзничь. В глазах заметались искры, и тяжелое, как удушье, беспамятство на миг потушило сознание. Словно сквозь сон Нурбаев почувствовал, что на грудь ему навалилась огромная туша вопившего во все горло пленного генерала. Еще не полностью придя в сознание, сержант догадался: «Головой, сволочь, ударил… Своих услышал… на помощь зовет…» Он сделал попытку скинуть с себя пленного, но тот, видимо, обезумев от мысли, что через минуту он будет свободен, лежа на груди сержанта и не переставая орать, продолжал механически, бестолково бить головой по челюсти Нурбаева. В лесу прострекотали автоматы, пули, тонко посвистывая, полетели над оврагом. Крики немцев слышались почти у самого обрыва.
Напрягая ускользавшее сознание. Нурбаев отчаянным толчком сбросил с себя генерала и, сам навалившись на него, попытался рукой зажать ему рот. Тотчас же зубы фашиста вцепились в руку Нурбаева. Острая боль окончательно вернула разведчику сознание. Правой рукой сержант рывком вытащил из ножен кинжал, но прежде чем ударить им своего врага, прислушался. По оврагу бежало несколько человек; с обрыва, всего метрах в пятидесяти от Нурбаева, сильный, привыкший к громким командам голос прокричал что-то длинное по-немецки. Враги были совсем рядом, и сержант, перестав колебаться, ударил фашиста кинжалом.
Прижав затем к груди прокушенную руку, Нурбаев тихо поднялся на ноги. Голова кружилась, мускулы наливались свинцовой тяжестью.
С обрыва донесся голос, прокричавший что-то по-немецки, вслед ему, как бы спросонок, невдалеке меланхолично присвистнул суслик. Нурбаев облегченно вздохнул: «Наши». Снова раздался негромкий свист суслика, и Нурбаев, прижав к губам сложенные ладони, ответил уханьем совы.
Гостеприимный развесистый кустарник принял в свою чащу вернувшихся разведчиков. Однако задерживаться здесь было нельзя. Нурбаев топотом доложил обо всем случившемся лейтенанту.
Сквозь шум дождя из леса все еще доносились голоса немцев, что-то горячо обсуждавших. Скоро они, видимо, пришли к какому-то решению, и сверху снова прозвучал тот же раздраженный возглас:
- Последний раз спрашиваю, кто там орал? Отвечайте или мы открываем огонь.
- На огонь не отвечать! За мной! - приказал лейтенант Чернов, и разведчики осторожно двинулись по оврагу вслед за ним.
Шум дождя заглушал шорох шагов. Около часа разведчики спокойно шли по оврагу. Уже давно стихли автоматные выстрелы, раздававшиеся за их спиной. Когда овраг стал круто поворачивать к северу, Чернов остановился и, сев на мокрую траву, шепотом приказал:
- Все ближе ко мне. Садись! Белов, наблюдать и прислушиваться! О подозрительном докладывать немедленно.
С головой накрываясь плащ-палаткой, разведчики все по очереди покурили. Затем, уже готовясь двинуться дальше, Чернов сказал, как бы между делом:
- Жаль, фашиста пришлось ликвидировать, с ним бы мы дот скорее разыскали.
В словах лейтенанта Нурбаеву послышался упрек, и он уныло опустил голову.
- Лейтенант правильно говорит. Такого «языка» я сохранить не сумел. Надо было в рот ему с самого начала портянку втиснуть,- сказал он виновато.
Но лейтенант, помолчав, ответил;
- Нурбаев поступил, как и следовало. Не растерялся. Не захотел фашист живым остаться - его дело.- И с неожиданной теплотой в голосе добавил: - А ты, Хасыль, перевязал руку-то? Нет еще? Так не годится. Перевяжи ему, Гуляев. Фашистский укус похуже собачьего. Еще прикинется что-нибудь.