Сейчас гимнастерка была уже зашита, а рана хорошо перевязана бинтом. В другое время Гопоненко, искренне считавший свою рану пустяковой царапиной, постеснялся бы заявить, что он ранен. Но сейчас эта царапина была хорошим поводом для знакомства с санинструктором.
Осторожно оттянув рукав гимнастерки, Гопоненко с сожалением взглянул на белоснежный бинт, покрывавший руку, и опять проворчал себе под нос:
- Даже кровь не проступила. Одно слово - царапина.
Когда после долгих колебаний Гопоненко пришел на медпункт, он с удивлением увидел человек двадцать автоматчиков, ожидавших своей очереди на прием к санинструктору. Среди ожидавших были бойцы и его взвода.
- Что, Перший, разве и тебя задело? - спросил он одного из них.
- Никак нет, товарищ гвардии старший сержант,- смущенно ответил молодой веснущатый солдат Першин.- Не задело. Это я сам вчера, когда через стену перебирался, колено здорово зашиб. Так ничего, в медсанбат не уйду, а чтоб хуже не было, думаю, пусть подлечит свой санинструктор.
- Добре, добре, подлечись на досуге. А у тебя, Жуков, что?
Жуков, такой же молодой солдат, как и Першин, глядя на своего командира озорными глазами веселого здоровяка, покашлял и ответил, стараясь говорить хриплым, простуженным голосом:
- Кашляю, товарищ гвардии старший сержант. Порошков от кашля хочу попросить, простыл, должно, когда Буг позавчера форсировали.
- Что ты, чудило? - удивился Гопоненко.- Такой дядя, а летом, в июле, в теплой воде простудился?
- Простыл, кашляю, товарищ гвардии старший сержант. А как мы сейчас на отдыхе, то и здоровье отремонтировать не вредно.
Не желая нарушать очередность приема, Гопоненко присел на траву рядом с бойцами.
Люди шли все с пустяками. Царапины, ушибы, порезы. Да и сами они относились к своим ранениям без всякого уважения. Чувствовалось, что всех собрало сюда желание, свойственное каждому солдату, давно оторванному от мирной жизни, услышать звонкий девичий голос, почувствовать мягкое прикосновение ласковой руки к своей продубленной фронтовыми ветрами коже. Даже это мимолетное, всего лишь дружеское участие дорого сердцам фронтовиков. Ярче становится образ тех, самых близких сердцу подруг,
Дума о которых всегда идет с солдатом по трудным дорогам войны, в самые страшные места боя.
«Вот чертушка,- подумал Гопоненко, глядя на здоровенного автоматчика, которому Зина прижигала иодом ссадину на пальце руки.- С такой мелочью лечиться пришел, а о том, что на плече старая рана открылась, помалкивает. Не хочет в госпиталь уходить. От полка отстать боится. Ну и народ».
Наконец, дошла очередь и до Гопоненко. Разбинтовывая сам себе раненую руку, старший сержант взглянул на Зину и вдруг почувствовал, что краснеет. Девушка внимательно и, как ему показалось, с каким-то особенным интересом смотрела на него.
- Я сам… Ничего… Ерунда…- смущенно забормотал он, когда Зина хотела помочь ему снять бинт.
Рана, казавшаяся Гапоненко пустяковой, не понравилась Зине.
- Пожалуй, я вас в санроту направлю. Рана воспаляется.
Преодолевая смущение, Гопоненко взглянул на девушку.
- Зачем в санроту? Сама заживет. Перевязывать почаще, и все тут.
- Перевязывать мало. Ее лечить надо.
- Вот и лечите,- обрадовался Гопоненко и вдруг, собравшись с духом, брякнул: - Вашими глазами и без лекарств вылечить можно.
Девушка удивленно посмотрела на сержанта.
- Пойдете в санроту. Там заодно и от комплиментов вас вылечат. Не к лицу они вам.
Еще больше смутившись и в душе проклиная себя за неумение ответить остроумно, Гопоненко серьезно спросил:
- Что так? Иль фотографией не вышел?
- Да нет, относительно «фотографии» у вас все в порядке, а вот… в санроту все-таки пойдете. Лечиться.
- Правильно! - раздался у них за спиной веселый и громкий возглас.
Гопоненко и Зина вскочили. Позади них стоял капитан Розиков.
- Правильно,- повторил он так же громко.- Рана воспаляется, значит, лечить. Как думаете, товарищ санинструктор, за два дня она у него перестанет воспаляться? На два дня его, пожалуй, можно отправить в санроту…
Быстро промчались дни короткого отдыха. Начались новые бои. И постепенно капитан изменил свое мнение о новом санинструкторе. Гопоненко по возвращении к себе в роту имел с Розиковым разговор. О чем они говорили, сидя на штабеле почерневших от времени жердей в стороне от расположения роты, осталось для всех неизвестным. Но автоматчики видели, что, говоря с капитаном, лихой комвзвода беспрестанно вынимал из кармана носовой платок и вытирал им шею и лицо, хотя вечер был довольно прохладный.