Ушел Николай — и ни слуху ни духу. Правда, мы не сидели сложа руки, не ждали у моря погоды. Моя группа и разведка отряда Константинова постоянно вели поиск во всех направлениях. Каждый день приносил одно и то же: мы плотно обложены со всех сторон, нигде ни малейшей бреши, через которую можно было бы выскользнуть из мешка.
Когда уже потеряли всякую надежду на связь с бригадой, вдруг появился Николай, не один, с небольшой группой. Если пришел Соболевский, значит, и нам можно вырваться отсюда. Правда, в его группе только горсточка бойцов, им, естественно, легче было прошмыгнуть, чем пройти всему отряду. Зато ребята возвратились с полными вещмешками боеприпасов. Конечно, это — мизер для всех нас, однако же…
Со своей группой снова отправился в разведку, на этот раз в сторону Городка: а вдруг в боевых порядках противника что-то изменилось к лучшему для нас? Задержались там на целые сутки. Пробравшись далеко по тылам оккупантов, на обратном пути еле проскользнули между частыми гарнизонами и дозорами на проселочных дорогах.
До стоянки отряда оставалось немного. Разведчики всегда настороже: каждый миг, каждый шаг начеку, даже когда до своего лагеря остаются считанные метры. Не подвела привычка и в этот раз.
Истощенные блокадой партизаны, экономя силы, обычно лежали в шалашах. Теперь же мы заметили, что трое, оживленно жестикулируя, о чем-то разговаривали, стоя у толстой сосны, двое куда-то спешили, тоже громко переговариваясь. А у командирского шалаша стояла группа незнакомцев в пятнистых комбинезонах. Немцы!..
Без всякой команды в одно мгновенье разведчики бесшумно упали на землю, юркнули за сосны, автоматы уже в руках, и каждый, как и я, поставил предохранитель на «огонь». Они оглядывались на меня, ожидая команды…
Через минуту из своего шалаша вышел Николай Григорьевич Константинов. Высокий, стройный, подтянутый, на ремне — наган в кобуре. Чуть в стороне от шалаша командира знакомо затренькала гитара. Конечно же, это играл Иван Киреев — наш разведчик, земляк командира, больше некому. Николай Григорьевич что-то сказал. Гитара замолкла, и тотчас же появился сам Киреев: автомат на шее, как всегда, неунывающе улыбался, о чем-то начал говорить Константинову. Я перевел бинокль на группу в комбинезонах. К ней подходил человек в… погонах. В нашей армейской форме, но в погонах?! Что за оказия? Но не лежать же целую вечность. Я подал знак ребятам, и мы по-пластунски двинулись вперед.
Вскоре ясно послышался разговор, оживленный, даже веселый. Говорил только что подошедший, на русском языке.
— Так что, товарищ командир, видно, и партизанам придется ходить в погонах, — долетел до нас окающий бас. — А что? Неплохо! Пока фашисты допетрят, кто перед ними, очередь «пэпэша» сделает свое. — И он молодо рассмеялся.
Я подал сигнал, и разведчики вскочили. Незнакомцы вздрогнули, схватились за автоматы.
— Свои, свои, — успокоил их Константинов. И ко мне: — Где вас до сих пор черти носили? — спросил обрадованно. — А у нас — гости! Знакомьтесь.
Теперь, спустя сорок с лишним лет, не помнятся ни имена, ни фамилии десантников, запамятовал и цель, с какой они — двадцать молодых парней — были сброшены неподалеку от Городка и случайно набрели на партизан в лесу под Пущей. Зато до мельчайших подробностей врезалась в память первая встреча с нашими армейцами в погонах, непривычных для нас.
Обрадовались мы нежданным гостям! Прежде всего они принесли замечательную весть: под Орлом и Курском фашистов избили в горькое яблоко, и фронт покатился к западу. Не забыть и того, как десантники здорово выручили нас, накрепко заблокированных в пущанском лесу. Они были отлично вооружены: у всех автоматы, пистолеты, патроны, гранаты. С таким оружием и боеприпасами теперь-то обязательно пробьемся, не может быть, чтобы не прорвались.
Константинов пригласил к себе капитана — командира десантников, Николая Соболевского и меня. Стали решать, каким образом и где можно разорвать кольцо блокады. Единственный вариант — прорываться на Ужлятино, по тому пути, каким выходил, а затем возвращался сюда Соболевский. С этим согласились все.
Николай Григорьевич предложил десантникам идти первыми — вроде штурмовой группы, а в прикрытии — партизанам с боеприпасами, доставленными группой Николая Соболевского. Командир десантников объяснил, что его люди мало обстрелянные, впервые в тылу врага, не знают местных условий и предложил временно поменяться оружием, передать автоматы и боеприпасы десантников наиболее опытным партизанам, которые и пойдут впереди. На том и порешили.
Когда смеркалось, мы вышли из лесу, соблюдая максимум предосторожности. Проводником шел Николай Соболевский. Разведка, как всегда, впереди вела поиск. Направились на деревню Кади, хотя там и стоял вражеский гарнизон: другого пути у нас не было. Стремительным налетом вышибли гитлеровцев из деревни и двинулись дальше — к Барсучине, а затем через Слободу на Мосорово, потом — на Тропино и влево по лесу в сторону Старого Села. За августовскую ночь марш-броском врезались в лес — к самой железной дороге, как раз против Ужлятино. Эта огромная деревня растянулась на перегоне между Старым Селом и Язвино.
В лесу передневали. День показался целым годом. Хотелось быстрее перейти «железку», соединиться с бригадой. Да и опасно было находиться рядом с охраной железной дороги и сильным гарнизоном. Кроме того, по нашим следам могли идти фашисты. Патронов же не густо, а в кармане ни кусочка хлеба или сухаря. От того шоколада и махорки, которыми поделились десантники, даже запаха не осталось. Но партизанам не привыкать к голодухе, хотя ох как дает она о себе знать!..
Наконец-то настала ночь, но было светло — стояло полнолуние. На небе ни тучки, угомонился ветер, и сторожкая тишина резала уши. Однако надо идти вперед. Разведка и штурмовая группа двинулись первыми, точнее, во главе колонны. Решили идти именно походной колонной, так сказать, ударить по психике гитлеровцев: если увидят, что нас немало (а луна, отбрасывая тени почти ста двадцати человек, конечно же, «расширит» колонну), может, и не осмелятся открыть огонь…
Прямо скажу, страшно шагать вот так: знать, что ты весь как на ладони, ощущать каждой клеточкой тела, что на тебя нацелены дула вражеских пулеметов и автоматов. Еще миг — и тебя нет, тебя никогда не будет.
Тут только бы не прозевать открыть огонь — резануть сразу, как ударят они. Ну, чего же молчите, чего?.. Нервы, как струны, туго натянуты. Напряжение такое, что хоть вызывай огонь на себя. Знаю: схлынет напряжение — и ты уже боец. Скорее же!..
Вспомнились слова Володи — младшего брата. Он не шел, как я теперь, стоял у стены родной хаты, а фашист целился в него и — выстрелил: пуля ударила выше головы. Затем из черной дырочки парабеллума («во-от такая дырища!») снова сверкнуло пламя. И — еще раз, еще… Володя молчал, не выдал тогда меня, лежавшего в двухстах шагах от хаты…
Теперь я как будто на допросе. Вернее, иду на расстрел под дулами пулеметов и автоматов и не знаю, когда ослепит меня пламя. Тогда победил Володя! Победил, хотя в руках у него ничего не было. А у меня — автомат, и палец мой — на спусковом крючке. Однако нажать на эту горячую скобку железа никак нельзя…
Впереди вырастает, поднимается перед нами длинная снегозащитная полоса. Неужели и оттуда не ударят по нашей колонне? Боковым зрением замечаю, как из-под елочек метнулись две черные тени и тут же пропали за насыпью. Патруль! Но где же третий? В этом месте всегда ходили трое, четвертая — овчарка.
Справа от меня в черной снегозащитной полосе что-то завозилось, придушенно захрипело, взвизгнуло. Инстинктивно повел автоматом, однако напряженные до предела нервы не сдали — указательный палец не придавил спусковой крючок. Я понял: третий охранник возится с овчаркой, чтобы не подняла лай. Пусть пока поживут…