Когда утихли возгласы изумления, возмущения, насмешки, с места поднялась молодая женщина — ударник коммунистического труда Надежда Баталова:
— Александр Иванович, известно, что вы обучили очень много людей своей специальности, как говорят, вывели в люди. А все-таки чем вы их привязываете к себе? Какими методами влияете на них, особенно на молодых? Ведь нам, ударникам, кто взялся шефствовать над новичками и отстающими, это очень-очень важно знать…
Косицын улыбался своей лучезарной улыбкой, склонив голову, раздумывая над заданным вопросом:
— Как влияю на молодых? У меня два метода — требовательность и добросердечность. В каждом молодом рабочем надо видеть прежде всего человека, который понесет нашу эстафету дальше…
И развел свои широкие ладони, словно извиняясь, что ну нет у него никаких особых секретов влияния на молодежь.
— Разрешите мне сказать, — потянул руку один из рабочих.
Это был член бригады А. Косицына наладчик штампов Александр Первушкин — он и пришел на помощь своему старшему товарищу. Скажу «по секрету», эту помощь предусмотрели мы с Евгением Николаевичем Лукиным. Знали, что по своей скромности не станет Александр Иванович расписывать примеры своей душевной щедрости, и договорились с Первушкиным, что он расскажет о своем учителе.
— Я хочу рассказать о золотом сердце Александра Ивановича, — без долгих вступлений сказал Первушкин. — Когда мне дали направление в бригаду Косицына и я пришел на участок, мастер спросил: «Ты хоть знаешь, к кому идешь?» — «К Косицыну», — отвечаю. «А что он за человек?» Я пожал плечами. «Так вот слушай, расскажу тебе. Я к Александру Ивановичу после войны на выучку пришел. Мальчишкой был, тебя моложе. Ты, конечно, этого не помнишь, а тогда в стране карточная система была. И, представь себе, потерял я однажды карточки, видать, в трамвае вытащили. Весь месяц прожить без хлеба — это ж голодная смерть. Дознался Косицын о моей беде и говорит всей бригаде — нас было семеро вместе с ним: «Неволить не имею права, а кто добровольно хочет помочь товарищу, давайте каждый отрезать ему по кусочку от пайка…» И первым сделал это — протянул мне ломоть хлеба. Уж до того мне было неудобно, стыдно, а Александр Иванович подбадривал: «Ничего, с каждым может случиться такое». А иной раз после работы затащит к себе домой, жена чугунок картошки сварит, и меня со своей семьей за стол усадит…»
Пришел Первушкин на завод после армии. До того в деревне жил, работы никакой не чурался. Бригадир сразу подметил трудолюбие парня, стал давать ему сложную работу. Только вот с жильем у Саши получалась незадача. Снял комнатенку на окраине города. Пустили на три месяца, времени прошло уже больше года, а УЖКХ завода только потчует обещаниями места в общежитии. Ехать обратно в деревню? Уж больно не хотелось уходить с завода, тем более от такого человека, как Александр Иванович. А он все видит, все замечает: «Что хмурый ходишь, тезка? Гложет что-то, а? Выкладывай, не стесняйся, никому не расскажу!» — «Александр Иванович, — вздохнул Первушкин, — с жильем туго, уезжать придется». И рассказал все, как есть. Бригадир задумался, положил руку на плечо парня: «Знаешь, Саша, не спеши — уговори свою хозяйку подождать недельку-другую. Будешь порхать с места на место, растеряешь все, что приобрел». Дней через десять отозвал парня в сторону — глаза лукавые: «Ну как, собрал вещи?» — «Так вы же сами говорили, чтобы подождал немного», — с недоумением сказал Первушкин. «Ну, и правильно сделал! Место в общежитии освободилось, так что завтра можешь переезжать…» — Я уже спустя много времени узнал, сколько порогов пришлось обить ему, чтобы вот так просто сказать: «Место в общежитии освободилось», — продолжал на встрече свой рассказ Первушкин. — Да и узнал-то от других — не от него самого. Теперь скажите, кто я ему такой, Александру Ивановичу, чтобы проявлять столь активное участие в моей судьбе? А дело в том, что в молодом рабочем, как он сам сказал, видит человека. И, конечно, каждый в нашей бригаде старается работать с такой отдачей, чтобы оплатить щедрость косицынской души…