За чаем, быстро вскипяченным Хабиббулиным, разговор зашел о прошедшем рейде.
- Ловко ты, рядовой Хабиббулин, стрелял! Прирожденный солдат! - похвалил бойца Вяземский.
- Пастух моя, не солдат. Овечка в горах пас. Ружьё, конечно, был: волк овечка ух как любит кушать!
- И много волков убил?
- Зачем убил? Ружьё был карамультук, сюда фитиль, мушка савсем нет. Зато громка стрилял, волк боится и убегай. Волк попадай никак, зато убигай. Моя вверх стриляй, чтобы овечка нечайна не попадать.
- А я тоже не стрелял раньше - задумчиво сказал Сидоров. - И не хотел. Специально на флот просился, знал, что на корабль не возьмут. Думал, научусь технику чинить, после армии работу хорошую найду…
- И я не хотел - вдруг продолжил разговор Вяземский. - Я до той войны счетоводом был, училище коммерческое закончил. Но как война началась, вольноопределяющимся пошел, чтобы не рядовым стать. Офицеров-то германец быстро проредил, вот самому офицером стать и вышло. Родители не одобряли…
- Мне немного довелось послужить, но давно уже, - продолжил Вайсберг, - призвали. Но какой из Моисея Лазаревича вояка? Вот победим - пойду опять игрушки детям делать… А вы, Людмила Константиновна? С рацией-то да под обстрелом не каждый справился бы!
- Учительница я, физики. Комсомольский призыв, учительские курсы. Потом институт закончила, заочно. В Минске работала… Муж на войну ушел, сыновья - тоже. Ну а мне что делать? Радистов, узнала, в армии не хватает, а я все же физику знаю, вот и попросилась. Три дня дали на изучение рации, потом к вам направили…
- А ты, Петров? - поинтересовался Иванов. Петров!
Петров, все еще валяющийся на земле у входа в расположение, немного повернул голову, одним глазом взглянул на командира и доложил:
- Ранен паровозом в спину.
- Это как паровозом? - удивился Иванов.
- Позвольте, я расскажу - снова вмешался Вайсберг. - Когда боцман Сидоров из своей пушечки пострелял по паровозным котлам, в одном из паровозиков шальной снарядик не пробил котелок, а забил, похоже, водяную трубочку. Вот паровозик и взорвался, а рядового Петрова колесиком от паровозика по спинке и стукнуло. Сам видел, помню, еще и удивился на то, как далеко колесики летать могут…
Договорить ему не удалось: на пороге появился особист.
- Лейтенант Иванов! Почему у вас боец валяется у порога на манер коврика для ног? Это вы намекаете, что командование недостаточно тщательно вытирает ноги?
- Никак нет, товарищ капитан, рядовой Петров ранен вражеским паровозом.
- Ясно. Я вот чего зашел-то… Этого - в госпиталь, а вы, за срыв вражеского наступления, все приговариваетесь к неделе отпуска. К исполнению приступить завтра в шесть утра. Вопросы есть?
Глядя в спину удаляющегося особиста и думая о том, что отпуск в разгар вражеского наступления может быть плохо истолкован другими бойцами РККА, Иванов тяжело вздохнул и пробормотал:
- Вот ведь попали!
На что граф Вяземский, сплюнув сквозь зубы на пыльную тропинку, ответил:
- Да.
А Сидоров подтвердил:
- Верно!
И лишь Петров ничего не сказал, потому что лежал в этот момент в медсанчасти.
7. Ни шагу назад
Иванов довольно долго ворочался на своем тюфяке, пытаясь уснуть, но получалось с трудом. Вайсберг, уступивший свою палатку Людмиле Константиновне, хотя и не храпел, но как-то противно свистел носом, и этот тихий, прерывистый посвист мешал спать сильнее, чем какой-нибудь богатырский храп. Но в конце концов сон сморил и пограничника.
Сон на войне совершенно иной, нежели в мирное время. На войне сон - это то, чего не хватает больше всего, и даже голод бойцам менее мучителен, чем постоянное недосыпание. К тому же во сне каждый - если повезет, конечно - возвращается в мирное время, где нет никакой войны, есть много продуктов и - главное - где можно, наконец, выспаться от пуза. Вот и Иванову снилось, что война закончилась, его - вместе со всей ротой конечно - отправили в санаторий на берегу моря, и там, в этом санатории, вся рота предавалась безмятежному сну - которому вовсе не мешал грохот штормового прибоя.
И даже когда огромный, как на картине Айвазовского, водяной вал ударил в стену спального корпуса санатория, Иванов не проснулся. Но когда этот корпус вдруг задрожал и начал рассыпаться на отдельные кирпичи…
Иванов открыл глаза. Снова где-то очень близко раздался сильный взрыв, и даже сквозь соломенный тюфяк лейтенант почувствовал, как вздрогнула земля. Дальше лежать смысла не имело, и он - вслед за проснувшимся секундой раньше Вяземским - выскочил из палатки.