– Вы за этим меня сюда пригласили? – ему не хотелось марать документ, переживший и дураков, и случившиеся из-за них умопомрачительные трагедии.
– Именно. Именно, – обрадовался могучий Чипполино напротив и хлопнул ладонью по столу. – Напишите–напишите, не пожалеете.
– Уже пожалел, – пробурчал Кутялкин. Стараясь не выглядеть идиотом, не способным придумать слова, черкнул первое, на что расщедрилась рука – свою витиеватую подпись.
– Вот, – взорвался ОСА. – Вот!
Гриша все еще не понимал, к чему клонит этот сложносочиненный, непробиваемый человек. Происходящее стало казаться столь же невероятным, как принцу Флоризелю после выпавшего туза пик[16]. Андреев словно почувствовал мысли волонтёра и вмиг посуровел:
– Все эти отступления, – он кивнул на аттестат, – чтобы Вы мне поверили. Людям испокон веков свойственно фиксировать себя, записывать мысли, события. Документам – свойственно теряться, потом неожиданно находиться. Когда Вы последний раз видели письменные свидетельства минувших эпох? Оригинальные дневники, записи, личные архивы именитых дворян?
– В музеях…, – начал было Гриша, но ОСА махнул на него рукой.
– Минимум 18–ый век да и то под стеклом развернута одна рваная страничка.
– Дневник Марии Мнишек, – вспомнил Гриша.
– Подделка. Первые широко известные рукописи личного характера – это свитки мертвого моря, новгородские расписки на бересте, Неплюев–Саблуков–Питти[17] да дневники Джона Адамса, второго президента США. Я, конечно, шучу. По хранилищам достаточно личного хлама, но это не отменяет странного факта – десятки тысяч образованных, известных и не известных людей 16–17 веков ушли бесследно, не оставив ни бытовых, ни дневниковых записей. При этом уже в то время хватало ценителей и собирателей всякого рода архивных материалов.
– Частые пожары, повальная неграмотность, дорогая бумага? – предположил Гриша.
– Ага. И ночных горшков не хватало. Почти все – жены, дети, знакомые, грамотные слуги и друзья прославившихся при жизни гениев не оставили потомкам воспоминаний. В ключевое для истории мира время не хватало желающих фиксировать себя в мире.
– Я все еще не пойму, к чему Вы.
– Рано, – Гриша посмотрел на огромные стрелки, пришпиленные к стене над телевизором. 23:59. Клонило в сон. Полуметровая секундная оглобля завалилась в следующий день. – Сейчас я зайду с другой стороны. Григорий Александрович, вы, наверное, знаете, что в течение последних шести веков была масса попыток фальсификации. Люди как кролики плодили фальшивки, подделывалывая все, от ложек до поэм[18]. Далеко не все эти «шедевры» выведены на чистую воду. Фальсификаторы – профессионалы столь же древние как проститутки и журналисты. Наверняка древнее. При этом, люди они безусловно более творческие. Я бы даже сказал – они имеют краеугольное значение в панельных промыслах всех времен.
Кутялкин окончательно перестал что–либо понимать. Сначала мировое правительство, потом прабабушка, теперь прелюдия к лекции о «прозрениях» профессора Фоменко[19].
– На секунду представьте человека, дописавшего за Гомера одну из его песней или десяток моральных заповедей вместо Марка Аврелия[20]. Допустим, ему удалось раскрутить их. Теперь он знает, как восхищаются его произведениями, приписывая их другим. Неужели не захочется заслуженной славы, пусть и спустя годы, когда деньги за фальшивку потрачены? И учтите, что, например, литературный мистификатор – это очевидно натура очень развитая. Чуткое ощущение времени, ощущение истории и прочие слабости. Он не вынесет бури эмоций, связанных с творческими подвигами и перспективами остаться в безвестности, – ОСА снова хлопнул по столу и подытожил. – Я и мои коллеги уверены – существует множество письменных свидетельств 15, 16, 17 веков, скрываемых от огласки. Чтобы убедиться в этом мы готовы пригласить вас принять участие в довольно опасной операции.
– Издеваетесь? – решился Гриша на возражение.
– Ничуть. Рукописи не горят. Автору, решившемуся открыть истину, сложно уничтожить собственный дневник. Человек, записавший тайну, не будет кидаться со смертного одра к камину, чтобы растопить его воспоминаниями. Адвокат, которому дано поручения уничтожить архив, в девяти из десяти случаев этого не сделает. Вспомните сына Набокова[21].
Андреев перекинул Кутялкину увесистую папку: