«Опять мальчик–красавчик, – интуитивно подытожил Кутялкин. – Не иначе к войне. К войне. С прокляяаатою мордвой![1]».
Следом за оргазмом и легкой безмятежностью засвербила и болезненная мысль, не позволившая Кутялкину свернуться калачиком внутри своего удовлетворенного тела и уснуть: «Люди добрые! Je n'ai pas mangé six jours[2]. Забудьте ваши денежки по банкам и углам! – в сознании Кутялкина прозвучала тревожная барабанная дробь из песенки Окуджавы «Поле чудес»[3]. – Как же устроить этот мир так, чтобы мои ребятки жили достойно?».
Гриша периодически мучил себя подобными вопросами, но ответы находил куцые и неубедительные. Многотомные аналитические исследования о ситуации в мире он сводил к придуманному куплету из старой песни:
«эээтот мир устроен не нааами,
эээтот мир устроен мордвой[4]»
Ситуация вокруг складывалась печально. Количество парадоксов и глобальных потрясений вот–вот наберет критическую массу – и тогда Кутялкины будут жить гораздо хуже, чем сейчас.
Гриша раскинул в стороны руки, свесил голову с плеча жены, уткнулся лицом в подушку. Шняга – так Кутялкин называл жену, любила, когда он увальнем обмякал на ней. И до, и после, и вместо.
Она с готовностью вжимала его в себя и не позволяла упираться руками в постель, чтобы снизить тяжесть развалившегося на ней тела. Нет ничего забавнее альковных развлечений. Насладившись тяжестью, Шняга сталкивала Гришу и засыпала.
«Не надо ломать голову над подарком к 8 марта». Практичный ход – наполненные песком куклы. Разного веса – для комфортных эротических нагрузок: light, midi и 100 килограммовая hard–версия.
«Возможно, моим весом она компенсирует отсутствие оргазма?», – размышлял Гриша о клиторальных загадках противоположного пола, стараясь сильнее прижать Шнягу к кровати.
Увядающий член удерживался в изученном, но не разгаданном теле. Ему как и всему остальному Грише было все еще горячо и уютно, но… Стараясь не думать о домашних делах и мировых проблемах, они немного поболтали. Конечно, не о штурмующем яйцеклетку отпрыске – жена пока не догадывалась о нем. Говорили о старшем сыне – предстояло устраивать его в школу.
«Надеюсь, школы в этом году откроют двери для первоклашек, – удрученно думал Кутялкин, каждой клеткой тела ощущая тепло жены и надвигающуюся катастрофу. – «Ничего не поделаешь тут. Всё пока в образцовом порядке, и вокруг ни обид, ни возни[5]».
Москва, Золотая миля, 57 часов до начала информационной войны
Скулы Олега Семеновича Андреева (оперативная кличка ОСА) выглядели как покрытые щетиной бугры. Они перекатывались под кожей, даже когда он молчал, и портили общий вид чрезвычайной, неживой ухоженности:
– Ты словно бухгалтерию ведешь, – ОСА крутанул колесиком мышки, просматривая списки «Клуба самоубийц». Он не связывал мелькающие имена с физиономиями тех, кто бродил по подвалам белой остоженской цитадели, чтобы получить деньги, задания, поучаствовать в корпоративах, заслужить тайную сектанскую славу.
Жизнь, пульсирующая за дверью, имела для Андреева плоский схематичный вид. Иначе сложно отправлять людей на мероприятия, после которых они иногда перестают быть живыми. Тук–тук – квадратики, стрелочки, крестики. Тук–тук – справки из моргов, цифры гонораров, сдержанное признание посвященных и высокопоставленных.
У бессменного шефа «Клуба самоубийц» избирательная память и великолепный нюх. Поэтому он обеспечил процветание организации в сердце столицы. Поэтому его привлекают к решению щекотливых имперских задач (иных задач у государства всё меньше). Поэтому он нашел и выгреб из отстойников чиновничьего аппарата незаменимого помощника, свою правую руку и левое полушарие мозга[6] – Павлова Гену.
Сидящий напротив Гена легко угадывал, какое дело штудирует ОСА, и моментально реагировал на реплики. Павлов назубок знал разношерстную братию Клуба – волонтеров, сочувствующих, вступивших по убеждениям, из–за сердечных травм, ради заработка, острых ощущений.
– Савельев? – но Гена уже скептически качал головой. Андреев оторвал взгляд от экрана ноутбука, на котором всплывали емкие выкройки информации, посмотрел на Павлова и добавил. – Сам вижу. Образование – полный боекомплект. Здоров. Карьера складывается. Хлопонин–Прохоров–Потанин style. Семья… (ОСА присвистывает при виде метрик родителей). Психически устойчив. У нас большая редкость. Не подходит. Нам нужны отчаянно отчаянные. Дьявольски лихие. Нерациональные. Настоящие буйные малые, – процитировал он Высоцкого. – Вечно заряженные батарейки. И не фанатики, не либералы при этом.