– Абсурд, – хмыкнул Гриша. «Эх, зря ОСА обнадеживал, что я смогу погреть вялого. Может, какой–то другой продход нужен к этой яшмовой пещерке?».
– Ты хуже, чем абсурд, – зачастила Наталия. – Шпиён недоделанный. Не воображай себя коммандос. Не воображай себя никем. Смирись. В этой невыполнимой миссии ты пушечное мясо. Сколько тебе Андреев обещал перечислить?
– Не мне, а моей семье. Рано или поздно твой репертуар эпитетов закончится. Будешь повторяться?
– Ладно, одноклеточный, не хнычь. Высшей инстанцией мне разрешено журить лохов. Любя. Я даже ненавидеть тебя не могу. Скоро найду тебе подходящее прозвище, ты начнешь существовать, и я успокоюсь.
– Не надо искать. Меня зовут Григорий Александрович.
– Меня, – передразнила Наталия. – Зовут. Гыгыгорий. Никто тебя не зовет, суслик. Сколько?
– Не твое дело.
– Моё! Я на общественных началах здесь работаю. Меня как других мозгляков не купишь за жалкие 600–700 тысяч. («Надо же, как точно угадала», – удивился Гриша). Я свой первый лимон в двадцать лет подняла. Что ты в своей жизни сделал, чтобы вякать о своих потугах командовать?
– Я троих детей сделал, – скромно признался Гриша, – Потрясающая, ювелирная работа. Намного лучше любых лимонов.
Наталия откинула голову и задохнулась в хохоте. Отсмеявшись, она сурово потребовала:
– Зачем же ты вызвался умереть, папочка? Продолжал бы нянчиться.
– Чтобы защитить их. Мне чем-то похожи, – не удержался Кутялкин. – Кажется, в тебе клокочет инстинкт несостоявшегося материнства. Ты чуть ли не Россию–матушку собралась удочерить? От разнообразных психопатов и уродов оберегать?
Госпожа Кох не ответила. Поджала колени к груди и уткнулась в них лицом. Кутялкин нащупал вторую болезненную точку в этом совершенном организме.
Борт №10793, 20 часов до паники на финансовых и товарных рынках
Недавно они споткнулись о вопрос, смогут ли выжить, если кого–то из бубликов не станет. Продадут квартиру? Уедут в другую страну? Лягут, будут смотреть в потолок, пока не обратятся мощами? Никаких исцеляющих вариантов. С едким животным ужасом Гриша и Шняга сообщили тишине спальни о своём бессилии жить, постигни их горе. Нет таких наркотиков, нет такой боли, которая затуманила бы могилу сына, появись та в груди. Ничто не перевесит, не вычерпает, не затмит.
Бублики – пища, фон, радость, свет, основной мотив их ежедневности. Улыбки и слезы, беспокойство о здоровье, благополучии, будущем – основные движущие силы.
Ромка был фантастически красив. Когда Кутялкин смотрел на него, то забывал обо всём на свете. Иногда Гриша задавался неудобным вопросом: «Неужели каждый родитель видит своего ребенка эдаким очаровашкой?». И тут же отвечал на него: «Не. Я же объективен. Я же вижу, насколько хорош мой бублик».
Позавчера Грише вновь предстояло быть строгим и опять объяснять Ромке многое, до чего тот пока не дотумкал – не брать чужие вещи, бескорыстно помогать маме… Кутялкин не удержался – обнял старшого за плечи, прижал к себе:
–Ты понимаешь, когда я думаю, что с тобой стряслась беда, мир становится черно–белым, плоским и неуютным. Выбрось и забудь. Голова кружится. Кислорода не хватает. Дышу через раз. Всё вокруг теряет смысл.
Бублик хлопал огромными зелеными глазами, улыбался щербатым ртом и не верил.
В детскую вполз Сенька. Ходить он уже научился, но пока предпочитал четвереньки. Молодой бублик по обыкновению уставился на Ромку. Внимательно, серьезно, пожевывая верхнюю губу. Как смелый кролик на доброго удава.
– Видишь, он смотрит на тебя как на бога, – шепнул Гриша. – Мы с мамой для него любимые источники разнообразных полезностей. А ты – бог.
– Я хочу, чтобы он думал, что я Аполлон, – скромно пожелал Ромка.
За одно подобное воспоминание Гриша мог отправиться прямиком в пекло. Когда в памяти набралось более сотни, Кутялкин почувствовал себя кем–то вроде супергероя. Его телесная оболочка хрупка – разбивается легче легкого. Суперсила же заключена в неразрушимом внутреннем содержании, образуемом счастливой памятью. Эту мощь можно как джина выпустить из заточения, она сомкнётся вокруг видимой реальности, и, если потребуется, отомстит всем, кто причинит семье боль.
С помощью двух-трёх воспоминаний Кутялкин справлялся почти с любым огорчением. На последней линии обороны пикировка с Наталией сразу показалась пустяком.
Во время очередного виража её претензий в духе: «Ты жалкий щелкунчик, твоё место на рудниках, а не со мной. Я бы таких как ты стерилизовала, эксплуатировала, потом потрошила на органы», Гриша широко улыбнулся и радостно кивнул головой, жонглируя в голове мыслью «как незатейливы и легки укольчики на пути к грандиозной цели переустройства мира».