Но чаще всего она рассуждала о том, что происходит снаружи:
– Всё, что происходит здесь, с точностью до мелочей повторяется наверху. Ведь взаимоотношения людей с миром точно такие же, что и с отдельным человеком. Пробуешь его понемногу, и вроде всё в порядке. Но если надолго оказаться в комнате даже с записным ангелом или охренительно разнообразной реальностью, она очень быстро и довольно болезненно переполнит тебя. До горлышка, до макушки. Выворачивать начнет, как бы человечен, миролюбив, великодушен ни был этот условный пуся-ангел. Допустим и близок тебе, и хорош, но терпеть его, прощать, подстраиваться получится только в том случае, если он органически соответствует твоему нутру. Мир перестал быть органически приемлем большинству из нас. В лучшем случае он остается барабанной установкой маньяка меломана, которому нужна богатая палитра звуков. Но он долбится в то, что осталось от прежних музыкальных инструментов, а прежнего разнообразия мелодий нет.
Ядерный удар по штату Пенджаб
Кох затмевала, выносила из головы любые не связанные с ней воспоминания куда–то, где всегда ветер, ничего не удерживается на месте. Она пребывала во всем, что переживал Кутялкин. Он чувствовал – связь с семьей, уплотнившаяся в первые дни заточения, истончается, пересыхает. Умрет он не от пули–ножа–мины, а от того, что Шняга–Ромка–Сева–Олежек потеряют для него прежнее значение.
«Да и придумал я всё про Олежека», – думал Кутялкин. – Не мог я быть частью того самого спермотозоида и проследить весь его зведный путь».
Один раз он долго наблюдал за девушкой. Сначала почувствовал удушающую жалость. К ней. К себе. Потом нежность к этому молодому, пропадающему в четырех стенах существу. Вспомнил, какой отзывчивой и чуткой она может быть в перерывах ношения маски дикобраза. Наконец, долгое созерцание подвело его к восхищению истощающейся, истончающейся красотой, к отчаянному желанию поймать эту красоту, завладеть.
- Тебе надо линять отсюда. Мультяшным героям нечего делать в реальной жизни.
Не отвлекаясь от рукописей, он пробормотала:
- Я не бросаю тебя здесь, потому что мне хочется стать настоящей. Только тогда я смогу жить в том мире, который остался от нас наверху.
Ультиматум вооруженных сил НАТО о безоговорочном соблюдении нейтралитета, отказ сотрудничать с представителями территориальных образований
– Основная версия не изменилась. Если и есть какая–то дорога к спасению, то она пролегает по рукописям. Мы должны отыскать что–то, что даст ключ.
– Глупости, – горячо возражал Кутялкин. – Если кому–то сильно потребовалось их расшифровать, он привлек бы профессионалов.
– Садись. Четыре с минусом. Я согласна лишь отчасти. Возможно, профессионала после расшифровки потребовалось бы убить или э-э, как называлась штука, стирающая память из «Людей в черном»? Это раз. Не исключено, что специалисты уже привлекались, и их ряды основательно поредели. Таких же, как мы, можно пачками сюда забрасывать. Это два. Наконец, три – вдруг дело не в том, чтобы понять рукописи, а в том, как именно мы за это дело возьмемся. И что из этого выйдет.
– В смысле? Новичкам всегда везет? Мы изобретем нетрадиционный подход? Соорудим из дневников ложе, и каждую ночь нам будет сниться Поджо[59], сношающийся с Тацитом и Титом Ливием[60].
– Не только. Как тебе такая версия – рукописи должны повлиять на нас каким–то особым способом.
– Чушь! У нас даже прочесть их не получается.
– А вдруг они источают какой–то особый запах. Молекулы, которые наука не может синтезировать и которые полностью не улетучиваются через вентиляцию. Через недельку мы должны мутировать.
– Ну и фантазия у тебя! Мучное тебе не в жилу. Полуфабрикаты тебе мозг окислили.
– Оставшийся от меня огрызок интуиции чувствует – кто–то желает повлиять именно на нас. Впрочем, здесь переходим к дополнительным версиям, мало связанным с рукописями.
– Так и что из всего этого следует?
–То, что с сегодняшнего дня я перестаю быть чернорабочим. Начинаю безвылазно корпеть над свитками.
Переход на децентрализованное энергоснабжение в большинстве полисов Европы
Она и правда увлеклась документами. Даже о еде приходилось напоминать. Целый день перебирала бумаги, выстраивали в разветвленные цепочки на крышке стола, склонялась, замирала, разбирала по буковке, выписывала слова на оторванные из книг страницы – Кутялкин специально разыскивал в фолиантах чистые листы.