Фишгард стал для чеченца бюргерским раем и одновременно тихим медвежьим уголком, до которого не доберется война, горе, болезни, голод. В этих праздничных домиках нельзя складировать раненых и мертвых. Это не Сталинград, не Севастополь, не Смоленск.
Оказалось – и война добралась, и в маленьких двухэтажных домиках помещалось порой по двести тяжелораненых, которых никто не хотел тащить в подвал. И жилище Мики разбомбили в первый же день осады – пришлось перебраться в барак, наспех сколоченный на заднем дворе Таун холла.
– Все это произошло, потому что каждый из нас по–своему предал свою родину, – говорил Мика о происходящем в мире. – Все это произошло, потому что каждый из нас понадеялся, что он сможет быть сам по себе.
Пообщавшись с Евлоевым, Кутялкин с неудовольствием понял, что видит перед собой не только боевика чеченской национальности, прячущегося от российского правосудия, но и чеченца–философа, чеченца–полиглота, чеченца–обществоведа, чеченца–космополита, чеченца, здраво рассуждавшего о чеченцах, русских, евреях и просто честного человека. Гремучая смесь.
Евлоев остался в воспоминаниях Кутялкин пестрым пятном, от которого, несмотря на яркие краски, разило загробным холодом. Северное сияние. Гриша запоминал Мику по словам его, которые иногда становились безжалостны и оскорбительны:
– Терроризм не преодолел инфантилизм общества. Не вылечил ни одной раковой опухоли. Поэтому мы наблюдаем то, что наблюдаем. Я один из немногих понимаю подноготную терроризма, – признался Мика однажды. – Я плоть от плоти его. Иногда я становился его головой, реже душой. Но чаще всего я был его руками и яйцами.
Что означает быть яйцами терроризма Кутялкин смутно понял только тогда, когда с дырой в сердце ушел по воде из Фишгарда.
«Мимолетная коалиция» – неудачная попытка альянса Болгарии и Турции
Обычно, прежде чем забыться хмельным сном, прерываемым разрывами мин, Мика, Кох и Гриша сидели на берегу бухты Фишгарда. Берег покрывал грязный ил, черные поросшие мхом каменюги, галька и вездесущий мусор войны, от пузырьков до покореженных машин. Эти предвемтники смерти воспринимались уже как интерьер собственной спальни.
Чеченец вырвал кресла из почти бесполезных ныне автомобилей, бросил в укрытие между валунами, рядом с удобным выходом к воде. Теперь «наши русские наемники» (our Russian Gallóglach[90]), как их назвали валлийцы, неполиткорректно забыв о корнях Мики, могли сидеть как в лобби ресторана и любоваться сценой моря. Они регулярно проводила в порту часы отдыха – короткий солнечный завтрак, суматошный обед и размеренный нетрезвый ужин.
Вечером, прихлебывая из фляг, с завистью поглядывали на светящиеся точки яхт, стоявших недостижимо далеко от берега. Там находились семьи руководителей ополчения. Наверное, также голодные африканские дети собирались перед единственным в поселке телевизором и смотрели передачу CNN о вкусной и здоровой пище.
Мика любил поразмышлять на общечеловеческие темы:
– Когда мир вокруг накрылся медным тазом, приходится строить его заново, пользуясь тем, что осталось внутри каждого из нас. А там, в основном, говна.
– Внутри пепел, – возражал Кутялкин, – Осталось развеять его по ветру. Задорно. С огоньком. Какая разница, как мы откинемся – под кайфом, пьяными или со светлой верой в загробную жизнь?
Если бы не бублики, Гриша мог бы умереть не сходя с места – просто остановить сердце, которое устало биться.
– Дудки, бледнолицый, – отвечал Мика. – Я собираюсь умереть красиво.
Мика легко объяснял мировые проблемы:
– У меня было всё кроме родины. Я с детства пытался ощутить ее. В груди, под ногами, в голове. Ничего не получилось. Война случилась из–за того, что у большинства людей не вышло поймать под ногами свою землю.
По теории Мики выходило, что здешняя заваруха – нудное, местечковое, но от этого еще более ужасное дело. Третья мировая – и есть серия локальных микростычек, после которых тот, кто в них не участвовал, но ловко управлял, придет на пепелище и возьмет всё. Поэтому от результата противостояний тысяч Фишгардов и сотен Суонси зависит будущее всей мировой конструкции. Но ни Фишгард, ни Суонси не могут рассчитывать на победу.
– Вместо нас придут крысы, все это устроившие, все это предусмотревшие. Они не умней, не могущественней. Просто умеют оставаться последними из выживших и расчищать для себя истории от безымянных трупов.
– Умеют, – соглашался Кутялкин, вспоминания Лешего, лощенного охранника в форме British Airways, лабораторный порядок в гарнизоне Стоунхаус, затаившемся в ожидании завершения войны всех против всех.