Иногда до того как отключиться на своем жестком пыльном матрасе Гриша замечал – девушка кладет на пол фонарик и что–то пишет. Как у нее хватает сил на мемуары? Как удается работать и воевать наравне с мужчинами?
– Ну что, мальчики? Арбайтен? – Наталия оглянулась словно в поисках урны, только потом стрельнула бычком в море.
– Сначала разомнемся, – Мика взболтнул свою флягу. – За независимость.
За независимость русская бригада выпила не чокаясь.
– Теперь расскажи о наших планах, – попросила Наталия. Всю неделю она моделировала, как вырваться из Фишграда, щепетильно выведывая любую информацию, которая может оказаться полезной. – Что у нас планируется завтра?
– Все как прежде – днем суонси будут стрелять издалека, ночью присылать своих офанаревших чингачгуков, которые сохнут без крови. Мы будем их ловить и резать. Ловить и резать. Потому как нам без крови тоже душно и неуютно. Они будут взрывать и рэзать нас. Бои местного значения. Больше никаких планов.
– Так и будет продолжаться? Они будут бомбить. Мы трупы собирать да в подвалах отсиживаться? Кто же победит?
– У кого сдадут нервы.
– Судя по моим нервам, мы уже завтра пойдем врукопашную, – Наталия не моргая смотрела на солнце.
Мика пожал плечами.
Они почти одновременно подобрали камушки и бросили в воду. Никто не обращал внимание на трещавшие на окраине выстрелы, на раздавшийся в отдалении взрыв. Восход интересовал больше, чем происходящее в городе и окрестностях:
– По нынешнему раскладу я вижу и мы, и они готовы хоть сто лет терпеть. Главное, чтобы для этой дрочки хватило продовольствия, оружия и места для жмуров. Одно я знаю точно – псы не уйдут. Волк, отведавший человеческое мясо, не согласится на другую пищу. А мы не сдадимся. Видели, многие семьи перебираются в ямы от мин, накрывают их тентом, надеясь – в одну воронку суоснси не воткнутся дважды? Такчта жизнь продолжается.
– Слушай, Мика, о чем тебя ни спроси, ты всё знаешь. – Кох не могла избавиться от патологического недоверия к кавказцу, поэтому часто задевала его по поводу и без. – Здравомыслие ведь не чеченское дело. Если так пойдет, то мир с содроганием увидит первого чеченца–инженера. Первого естествоиспытателя.
– О, женщина, ты сказала всего несколько слов и смогла четырежды оскорбить меня. Но я тебе отвечу. Немногим раньше – чеченское мировоззрение не вмещало такие пустяки как инженерное дело и большая политика. Но вместе с войной пришло время задуматься и о них, – Мика и Наталия часто разминались, стараясь нанести друг другу болезненные уколы.
– Чего ж ты хочешь от третьей мировой? Создать Великое Княжество Чеченское?
– Княжество – не хочу! Минимум Федерацию. Максимум – сатрапию.
– Ого–го, какие планы! Поэтому ты гниешь здесь? Для чего? Почему валлийцы дали тебе здесь такие полномочия?
– Я оказал им честь, что остался.
– Не смеши. Тебя что доктор Эбрилл долбит?
– Меня? Неверный? – Мика оставался спокоен. Даже улыбался. – Наоборот, я долблю их. Поэтому и держат – иногда я пристегиваю к поясу резиновый член и жарю их в зад. Нация такая. Без телевидения могут, без книг тоже, без того, чтобы кто–то не долбил в задние ворота, жить не хотят. Долго не протянут. Пидарасы одним словом.
– Зачем резиновым–то? Своего нет?
– Свой я храню для московских евреек.
Кох фыркнула, оценив мирный настрой чеченца.
Создание рыцарских союзов, на добровольной основе привлекаемых к охране выведенных в резерв трубопроводов и маршрутов доставки энергоносителей.
Он всё больше убеждался – и по ту, и по эту сторону обороны люди хотят сделать так, чтобы воспринимать жизнь исключительно как прелюдию к грядущему бою. Каждый день в ожидании. Чтобы не осталось ничего кроме желания умереть.
Кутялкин предположил, что и в средневековых сражениях побеждали те, кто уверенно балансировал на тонкой грани между жизнью и смертью. Те, кого ничего не удерживало ни здесь, ни там. Ни прошлое, ни будущее, ни Бог, ни черт.
Кутялкин словно на викимапии поднимался вверх над городом и обозревал Кошмар. На месте Фишгарда и окрестностей постепенно образовывалось серое пятно. Зеленый цвет уэльских полей выцветал в выжженную пустыню, во вскопанную взрывами серую пашню.
По всему гришиному телу устаканилось стойкое ощущение соразмерности всему происходящему. Приправленная алкогольным угаром оборона города – это то, что он должен делать и будет делать до конца, пока шальная пуля или минометный снаряд не прервет его бессмысленную рефлексию.