Новый залп – метров 150 от того места, где в нерешительности замерли псы и их непритязательные пленники.
– Мы отыщем. We’ll find[103], – задумчиво пробормотала Кох и уставилась в глаза Георга.
«Смелый поросенок – подошел, вращает зенками. Даже если на нас сейчас полдюжины снайперов втыкает, они не помогут ему, случись мне поиграть брелком. Пугать пса бесполезно. Крепкий орешек. Идейный. Если потребуется, не сходя с этого места, примет смерть за Объединенный Уэльс».
Наталия завела руку с брелком чуть за спину, чтобы не привлекать внимание к сжатому кулаку, помассировала ПДУ, словно он может подсказать решение. Вдруг ощутила себя такой безмерно усталой, одинокой, что согласилась бы на любое развитие событий – взорвут, пристрелят, забьют прикладами, изнасилуют.
«А это идея. Тему изнасилования мужики сегодня однозначно разовьют».
Георг обратился по–гэльски к одному из самых взрослых мальчиков в бригаде – «Просчитал, что я не пойму? О чем он? Кто фас послать? Какое ви, швайн, иметь задание today? Штирлиц понял, это провал?».
Мальчик прохныкал неразборчивое. Из жуткой смеси английского и уэльского Наталия разобрала – он бормочет, что ничего не знает: «поймали», «выгнали», «стреляли». Георга он боится больше, чем стада вурдалаков. О пустяках, которые едва выпирают из-под лохмотьев, вообще неинтересно упоминать.
Все дети до дрожи напуганы псами, поэтому никто не высунулся и не проболтался о неуютном грузе. Тряпки топорщились на сиротах так складно, что даже опытный сыщик аэропорта Домодедово не заподозрил бы неладного.
– Позвольте несколько вопросов. Let me some questions, – обратился Георг к Наташе. – И вы можете следовать дальше.
«Чудо? Проваливай-ка ты домой, шальная, без этого как его Культяпкина. Ага, размечталась. Детей быть может и не возьмут на душу. А меня точно пустят по кругу. Потом остатки кожи натянут на барабан. Для профилактики. Чтобы рыбаки задумывались, прежде чем посылать сюда следующие партии балласта. Суонси пока не особо радуются обременительной карательной функции», – подумала Кох, взглянув на каменные лица военных.
«Правильно мы предусмотрели – не нужны им бесполезные дети. Этим головорезам несколько дюжин телочек – они бы повеселели, – Наталия остро чувствовала – несмотря на лоск, и некоторую учтивость, перед ней маньяки, бесчувственные убийцы, забывшие о стоимости жизни. – Ишь, как ноздри раздуваются».
– Мы прекрасно знаем оборону Фишгарда. Она не представляет особой сложности. По всей видимости, потребуется много ненужных жертв, чтобы войти в город. Печально. Насколько я понимаю, договариваться с жителями бесполезно, нет?
Кох пожала плечами.
– Вы могли бы стать парламентером? Донести простые факты – мы не хотим никого убивать. Даже доктора Эбрилла мы готовы оставит в живых. Нам требуется объединение, общая зона безопасности, потому что в эту зиму благополучному Уэльсу придется сражаться за жизнь с густонаселенным Севером и Востоком.
«Я могу стать кем угодно – парламентером, штрейкбрехером, нянькой, мусульманской фундаменталистской, порноактрисой, эмогёл, лишь бы ты провел меня и моих деток в лагерь».
– Я готова на многое лишь бы спасти детей, – «пожалуй, в текущий момент это единственная истина».
– Вы знаете о состоянии продовольствия в Фишгарде?
– Продовольствия хватает. И боеприпасов, – дети продолжали качаться на корточках. Георг стоял ровно, не сокращая–не увеличивая дистанцию. Принимая роковое решение.
– Мы не возражаем, если дети пойдут дальше. Вас и… , – он покрутил головой словно в поисках кого–то еще. «Ага, телочек им все–таки не хватает». – Вас мы предпочли бы временно задержать. Не хочется думать, что у детей есть провожатый, который может пожелать ночью пробраться в лагерь.
«Конечно, ночью у провожатых должны быть настоящие взрослые заботы».
– Давайте напрямик. Я шла сюда, прекрасно понимая, что уже мертва. Вы когда–нибудь слышали о московском клубе самоубийц? Нет? Удивительно. Жаль. – Наталия скопировала манеру Георга разбавлять свою речь односложными сентенциями. – Тогда вам не понять моего полнейшего смирения с обстоятельствами. Я готова идти в ваш лагерь и понимаю, что там со мной ничего хорошего не произойдет.
Он довольно усмехнулся. «Предвкушая всевозможные нехорошие вещи, которые ожидают мной?».
– Единственно прошу вас – нас выгнали с пустыми руками. Суонси не обеднеет, если пожертвует детям немного хлеба на всех. Тогда бедолаги продержатся день–два, прежде чем начнут есть траву. Без еды они будут кружиться вокруг лагеря. Пока вы их не пристрелите. Пару буханок хлеба, и они уйдут достаточно далеко, чтобы никогда не вернуться. With food they walk away pretty far, – она наклонила голову – пусть думает, что в глазах у нее слезы. – Вам же не хочется, чтобы они передохли где–то поблизости? Немного еды – не такая уж большая цена, чтобы не ввязываться в обременительный расстрел детей и последующую утилизацию трупов, – надавила она.