– Вдвойне везунчик. Ноша демиурга всего этого ужаса не очень легка.
Десятикилометровые зоны вокруг кладбищ «первой черной волны», ставшие последним приютом мигрантов из Африки, объявлены зоны строжайшего карантина
Когда прибежал Хейли и сказал, что до берега осталось не более двадцати миль, Наталия уже не могла подняться с кровати. Она превратилась в легкий пылающий комочек. Гриша без труда вынес его на палубу:
- Впереди берег. Мы на полпути домой.
– Я вижу, - кивнула слепая девушка.
Грише решил, у нее не осталось сил говорить, но она просто собиралась с силами. Наталия освободилась из его рук и торжественно произнесла:
Где трава от росы и от крови сырая,
Где зрачки пулеметов свирепо глядят,
В полный рост, над окопом переднего края,
Поднялся победитель–солдат.
Кох подошла к борту, крепко вцепилась в поручень руками, а невидящим взглядом в приближающийся берег - так же крепко как недавно в одежду уэльских сирот.
«Вылитая Россия, - холодная часть Кутялкина придумывала новые сравнения, – Не просто слепое, но еще больное на всю голову истощенное существо. На глазах у нее не повязка. Как у Фемиды. Россия хочет быть честна и справедлива со всеми. Но повязку давно сменили сползшие окровавленные бинты, из-под которых Россия научилась подглядывать невидящим взором. Она крутит головой, словно рассматривая то, что уже разучилась видеть. Реальность».
Наталия Кох простояла так до того момента, когда уже можно было разглядывать деревья и камни. Лишь потом лишилась сознания.
Хейли и громилы Эбрилла долго выискивали безопасное место для стоянки, но так и не решились подойти к берегу.
Последний раз очнувшись, Наталия стала задыхаться точно так же как тогда в хранилище, во время рассказа о сыне. Ей приходилось часто–часто вдыхать. Связная речь давалась с трудом:
– Закопай меня… на материке… я чуть–чуть… отдохну… от грохота, от ран… полежу в тишине… потом отправлюсь… за Загоевым.
На следующий день Кутялкин выполнил ее просьбу. Его спутники легко согласились не участвовать в похоронах. Выгрузив тело, они прыгнули в надувную лодку и поплыли обратно на яхту – им были очень подозрительны здешние заболоченные места.
Гриша опустил тело в яму под одной из прибрежных сосен, забросал его землей и прочитал над могилой стихи Вознесенского:
И когда она упала — некрасиво, неправильно,
В атакующем крике вывернув рот,
То на всей Земле не хватило бы мрамора,
Чтобы вырубить Кох в полный рост!
Вдали показались две фигуры. Не дожидаясь приближения и непредсказуемого развития событий, Гриша выпустил в них всю обойму из подаренной доктором Эбриллом береты. Кутялкин не стал разбираться, кто это был, живы ли они, готовы ли дать показания о ситуации на материке. Он забил в GPS координаты могилы Кох, махнул прощаясь в сторону яхты и отправился на восток.
В ту ночь он снова заговорил с бубликами. Вот уже три недели этого с ним не случалось. Он залез в спальник, пересказал сыновьям то, что произошло с момента последнего разговора, и чутко заснул под низеньким деревянным мостом, перегораживающим узкую реку.
Судя по карте, в двух километрах находился небольшой бельгийский городок, но Кутялкин не собирался приближаться ни к этому, ни любому другому скоплению людей.
Он с горечью подсчитал, без чего станет очень трудно терпеть новый мир. Помимо нормального человеческого общения, ненормального интернета, ТВ и прочих радостей будет не хватать хриплого дыхания рядом. Неровного свистящего, но все еще участвующего в выплавке еще одной, не известной пока детали мироздания.
Давай как будто это не мы лежали сто лет как снятые жернова, давились гнилой водой и прогорклой кашей знали на слух, чьи это шаги из тьмы, чье это бесправие, чьи права, что означает этот надсадный кашель
как будто мы чуем что-то кроме тюрьмы, за камерой два на два, но ждем и молчим пока что
как будто на нас утеряны ордера, или снят пропускной режим, и пустуют вышки,
как будто бы вот такая у нас игра, и мы вырвались и бежим, обдирая ладони, голени и лодыжки,
как будто бы нас не хватятся до утра, будто каждый неудержим и взорвется в семьсот пружин,
если где-то встанет для передышки
Как будто бы через трое суток пути нас ждет пахучий бараний суп у старого неулыбчивого шамана,
что чувствует человека милях в пяти, и курит гашиш через жёлтый верблюжий зуб, и понимает нас не весьма, но
углём прижигает ранки, чтоб нам идти, заговаривает удушливый жар и зуд, и еще до рассвета выводит нас из тумана