— И что дальше? Возьмем ее в няни?
Возьмем. Почему-то концентрируюсь именно на этом слове. Возможно, потому что произнесено оно таким тоном, будто это и вправду касается нас двоих, а не только меня. Ведь по-правильному это мне платить за ее услуги и мне с ней договариваться, а Давид… он вообще с легкостью может съехать от нас, но он почему-то остается и старается принимать решения по Нике.
Так, словно…
Словно он ее отец.
Даже у Назара не возникает желания спросить, а что Ника. Как она… дальше? Как я буду справляться? И не нужна ли мне помощь. Впрочем, его вообще дочь не интересует. Она для него, как нечто ненужное и только мешающее.
— Да, я планирую это сделать. Нанять твою маму в качестве няни для Ники. По крайней мере, пока все не устаканится.
— И что, все теперь? Ты полностью ей доверяешь?
Чтобы не сидеть рядом и не чувствовать жар мужского тела, вскакиваю со стула и занимаю руки видимостью занятости. Мою чашку, старательно не обращая внимания на то, что Давид обернулся и смотрит на меня. Остро, пронзительно. Удивительно, как раньше я не замечала его взгляда. И присутствия будоражащего, словно давящего, тоже не замечала. Как и ширины его плеч, силы рук, которые прямо сейчас спокойно передвигают тяжелый стол с мраморной поверхностью.
— Так удобнее, — спокойно поясняет Давид, отодвигая стол от прохода чуть дальше.
Я снова отворачиваюсь. Концентрирую внимание на чашке из-под кофе, которую мою уже минуты три, хотя мыть там, по большому счету, нечего. И не отвечаю.
— Бабушка вернулась! — радостная Ника влетает в кухню вихрем.
Пролетает в том месте, где еще минуту назад стоял стол, который действительно мешал, если вот так неожиданно залетать в комнату, и подбегает ко мне. Смотрит снизу вверх, улыбается искренне.
— Она сказала, что была в магазине, но забыла карту, поэтому не успела ничего купить.
Давид за моей спиной хмыкает, а я осознаю, что мне это совершенно неважно. Важно другое. То, что Ника сейчас здесь, со мной. Что смотрит на меня, будто знает, что я ее мама, что не боится меня больше. А то, что там у Натальи нет денег и она, скорее всего, попросит их сейчас у меня, уже неважно.
Все же, как бы сильно я не ненавидела ее за содеянное ее дочерью, я все же чувствую и благодарность. За то, что вырастила Нику. За то, что не отправила в детский дом, хотя вполне могла. За все, в общем-то. Даже за то, что она сейчас здесь, пусть даже она преследует при этом личную выгоду. Винить Наталью в этом не получается.
— Пойдем в магазин? — просит Ника, и я не могу отказать.
Соглашаюсь, отправляя ее переодеваться, а сама зачем-то задерживаюсь здесь, с Давидом.
— Я здесь на три дня, — неожиданно говорит он. — Думал, что буду дольше, но не смогу. Если с Натальей будут проблемы — ты всегда можешь мне позвонить.
Я киваю, хотя не представляю пока, какие у меня могут быть с ней проблемы. Она, с виду, кажется вполне искренней, хотя хотелось бы мне, чтобы это было совершенно не так, чтобы она была злобной лгуньей, не способной держать слово, но пока что… Пока что все, что она делала, было во благо Нике. И даже с синяками не соврала, хотя у меня и самой закрадывалась мысль, что не стала бы она вот так сразу показывать свое настоящее лицо.
— Я попрошу водителя, он отвезет вас в магазин, — неожиданно говорит Давид, и я стопорюсь.
«Водителя?» — едва не спрашиваю вслух. Все это время Давид сам прекрасно справлялся с управлением транспортным средством, а тут оказывается, что у него есть личный водитель?
— Дима отвезет вас и заберет.
— Хорошо, спасибо.
Давид забирает чашку и, обойдя стол, направляется к раковине. Обычно спокойная и тихая, я отчего-то шарахаюсь от него, как от прокаженного. Дергаюсь в сторону, будто боясь соприкоснуться с ним, хотя оно так и есть. Я боюсь его прикосновений, ставших в последнее время волнующими и задевающими что-то глубоко внутри. Наверное, это потому что касания у него другие.
Не такие, к которым я привыкла на работе — грубые, бесцеремонные и абсолютно наглые. Не такие, которые дарит муж — привычные, знакомые и предсказуемые. Давид прикасается по-другому. Вроде бы обычно, мягко и нежно, но в том месте тут же начинает гореть кожа, а сердце заходится в груди.
Мою реакцию Давид, конечно же, замечает. И мне кажется, что уголки его губ дергаются в усмешке.