— «Je suis la ténébreuse, la veuve, l'inconsolée, — шептала она, опустившись на колено. — Pleurez! Enfants, vous n'avez plus de père»[187]. — Позже она сказала мне, что это слегка перефразированные строки Нерваля.
Заботливо поддерживая Рокси под локоть, мэтр Бертрам помог ей встать. Скорбное лицо словно светилось изнутри умиротворением и уверенностью. Наверное, у нее было все, что она хотела. В ту минуту я увидела человека, который получает все, что хочет.
В могилу полетели комья земли.
— Господи, Из… — услышала я шепот Марджив. — Теперь Рокси может вернуться домой.
Может быть, вернется, мелькнула у меня мысль, может быть, нет.
Рокси не нужно искать и выбирать. У нее есть все. L'américaine. Она может иметь что угодно. Она самодостаточна. Она родила детей и выжила и еще будет рожать. Она может менять континенты, языки, религии, роли.
Я думала о том, как совершенна Рокси, лилия долин, в своей красоте, и как у нее есть все, что душе угодно. Мне вспомнились Мария и Марфа, сестры Лазаря, из библейской истории, которую мы с Рокси услышали, когда ходили в воскресную школу. (Мы спросили родителей, почему они не ходят, они объяснили, что ходили, когда были маленькие.) Из библейской притчи я извлекла мораль, которая была прямо противоположна намерениям евангелистов, и — ошиблась, как героиня романов Генри Джеймса, читанных мною по рекомендации миссис Пейс. Знаю, от меня ждали, чтобы я была Марией. Но Марией на самом деле была Рокси.
41
Не снимай башмаков, будь готов пуститься в путь.
Скованные скорбью, отгороженные от мира обычаями, связанными со смертью близкого человека, и заботами о маленьком Шарле-Люке, мы не сразу узнали, что положение Тельмана, арестованного французской полицией, вызывает не только сострадание, но и возмущение американской общины в Париже. Нам об этом сказал Роджер, поддерживающий связь с коллегами-адвокатами, и подтвердила миссис Пейс. По ее тону я поняла: она разделяет общее мнение, что с Тельманом обошлись слишком сурово, гораздо суровее, чем, скажем, с каким-нибудь корсиканцем или североафриканцем, оказавшимся в таком же положении. Взрывы ярости у тех существ — факт естественный, и потому реагировать на них надо если не прощением, то пониманием, снисходительной терпимостью, отвечающей нецивилизованным нравам их стран. А американец-юрист с деньгами вызывает враждебное чувство и заслуживает самого серьезного наказания.
Возмущение парижских американцев делом Тельмана искусно подогревалось его коллегами, которые не уставали рассказывать, каким унижениям подвергался бедняга со стороны гулящей жены и ее любовника, этого французского нахала. Мало кто смог бы вынести такие издевательства, что уж говорить о Дуге, человеке ранимом, с тонкой душевной организацией, которому последнее время приходилось вести отчаянную борьбу с мошенничеством в спорных имущественных процессах.
Разнесся слух, что намечается провести собрание заинтересованных американцев и рассмотреть возможность организации массового протеста в связи с делом Тельмана — письма в газеты, делегации к министру иностранных дел Франции, может быть, вмешательство американского посла.
Придя, как обычно, помочь Рандольфам по дому, я застала там сборище озабоченных граждан: те же служащие «Евро-Диснея», которые были на вечеринке с коктейлями, десяток адвокатов, Стюарт Барби и Эймс Эверетт, Дэвид Кросуэлл, преподобный Дрэгон, миссис Пейс и даже наш посол Лео Барлей, которого я раньше видела только издали. Для них-то и попросила меня накупить у traiteur[188] закусок Пег Рандольф.
Я пришла, нагруженная пакетами, и скромно, как и подобает служанке, направилась в кухню.
— Мы не должны упускать из виду, что это — американский гражданин, — говорил Клив Рандольф. — Они считают его виновным и требуют, чтобы он доказал, что он не преступник. Это совершенно неприемлемо, это против наших правил. Виновен, пока не доказано обратное, — мы не можем мириться с этим положением кодекса Наполеона.
Когда я вошла, в комнате повисла тишина, точно в библиотеке. Все обернулись ко мне. Я слышала, как хрустнули у кого-то костяшки пальцев. Подошла Пег. На лице ее было приличествующее случаю выражение, и человек, перенесший несчастье, должен был оценить ее сочувствие. Этого и ждали от меня, свояченицы потерпевшего и самой по себе героини — или по крайней мере участницы нашумевшего происшествия во Дворце Спящей красавицы.
— Ему необходима помощь психиатра, — сказала Пег.