Действительно, преступление было задумано так, чтобы все указывало на Лизу. Следовательно, как минимум, требовалось хорошо ее знать. Павлик знал, как нельзя лучше, а Анна Ароновна — в основном с его слов. Конечно, сталкивалась пару раз, заезжая к Величко в офис, но и только. А ведь требовалось учесть черты Лизкиного характера — беспечность, импульсивность, милую детскую нечестность. Левандовский не зря повторял, что не одни улики заставили его поверить в ее вину, но и соответствие происшедшего Лизиной индивидуальности. Было подстроено типично женское убийство, а Лизка и есть типичная женщина. В отличие от Анны Ароновны, которая не женщина, а бизнес-вумен, и ее заподозрили бы, наверное, если б действовал киллер. Значит, не такая она дура, чтобы его нанимать.
Однако рука Павлика чувствовалась еще кое в чем. Придя к Вере, он спросил о Лизином пистолете: где он хранится, какой калибр. Вера ответила, что пистолет газовый, но Павлик возразил, что нет, и даже предположил, что именно он является орудием преступления. Откуда подобная идея? Да, он объяснил — мол, Лиза смутилась, когда Величко оборвал ее речи о пистолете, что и вызвало гениальное прозрение. В тот миг Вера не удивилась, а теперь, когда прозрение подтвердилось, удивляется. Слишком мало было оснований для догадки, оправдавшейся вдруг один к одному. Мало ли, отчего человек смутится? Не покривил ли Павлик душой, утверждая, что на дне рождения услышал о пистолете впервые? Наверное, слышал раньше? Но когда и от кого? Лизка с ним не общалась, значит, не от нее. От жены? А от кого жена? Впрочем, до Анны Ароновны быстро доходили новости из конторы Величко. Например, о смерти Андрюши. Каким образом? Павлик сказал об этом, но Вера, как ни билась, не сумела вспомнить. Зато с горечью констатировала, что уж о Лизкиной выходке, когда она прилюдно изобразила, как стреляет в Андрея, Анну Ароновну, несомненно, поставил в известность муж, и никто другой. А данную выходку преступник тоже включил в свой план. Не исключено даже, она и навела его на страшную мысль. Так что, Павлик, столь проницательный, когда речь велась о Лизе, ослеп в отношении собственной жены? Или нарочно закрыл глаза, молча соглашаясь?
В визите Павлика был и еще один странный момент — с имитацией голосов. Нет, о Лизкином таланте знали многие, только вряд ли кто другой сообразил бы связать его с преступлением. Вера б ни за что не сообразила! Очередное гениальное прозрение, ни на чем не основанное, однако полностью оправдавшееся? Или твердое знание? Впрочем, какое знание? Тайну своего звонка Лизка хранила от всех! Но если… если человек знал, что Андрей в три часа был уже мертв, то, естественно, был уверен, что позвонить в офис в четыре тот не мог. В этой ситуации догадка про имитацию голоса становилась естественной. Или догадалась Анна Ароновна, а простодушный Павлик лишь повторял ее слова? Как хотелось в это верить! Хотелось, да не получалось, причем вовсе не в результате созданной только что логической цепи. Подозрительность не была Вере свойственна, особенно в отношении близких, она скорее бы поступилась логикой. Однако от последней встречи с бывшим мужем осталось на редкость неприятное ощущение — словно на лицо накинули липкую густую паутину. Ты счищаешь ее, морщась от отвращения, и, кажется, счистил до конца, но продолжаешь чувствовать обнаженной кожей омерзительные прикосновения. Дело было не в попытке Павлика восстановить старые отношения, а в том, к а к он попытался это сделать. Нечто неуловимое в его поведении — не поступки, не слова, нечто иное — жестоко задело Веру болью разочарования. Она наивно полагала порядочным всякого, кто явно не продемонстрировал обратного. Такая наивность помогала ей жить. Липкая паутина, столь ужаснувшая ее, вовсе не являлась редкой диковиной — обычный флер непорядочности, окутывающий многих из нас. Тем не менее для Веры случившееся явилось ударом. Она перестала доверять Павлику, как себе самой. Раньше, несмотря на его уход, доверяла, а теперь вот нет.
Впрочем, сейчас было не до смакования собственных душевных переживаний. Главной и единственной заботой оставалась Лизка, а Павлик превратился в одного из тех, кто подозревается в попытке причинить ей зло. Нет, не в попытке — в причинении! Требовалось выяснить, оправданы ли эти подозрения.
Однако мысль о том, чтобы позвонить бывшему мужу и назначить встречу, Веру покоробила. Она ни разу не проявляла подобной инициативы, а после случившегося позавчера проявить ее выглядело бы и вовсе неприличным, даже многообещающим. Это оставалось на крайний случай, пока же Вера решила действовать обиняком. В результате в субботу сразу после уроков она отправилась к матери Павлика, Софье Соломоновне.