– Ах да, солнышко, ты же не помнишь, наверное, ничего. Он сказал, ты зашла к нему в офис, хотела обрадовать снимками малыша,но даже не успела этого сделать. Отключилась и упала в обморок. Про кровь я уже тут узнала, медсестра мне в подробностях рассказала. Думаю, Гордей не хотел меня пугать. Он всё это время с тобой был, солнышко, врачей пугал тут, чтобы они расторопнее был, на уши всю больницу поднял, такой заботливый муж, весь в твоего отца. Давай я позову его, – мама отвлеклась и схватилась за телефон. – Он сейчас с главврачом разговаривает о тебе, но как узнает, что ты очнулась, отложить разговор.
– Не надо, мам! – слишком резко выпалила я.
Видимо, она почувствовала неладное, так как глянула на меня с недоумением, и я чертыхнулась, быстро подбирая слова, чтобы скрыть правду. Чтобы она не догадалась, что я сейчас не в себе.
Не могу я сейчас сказать ей правду. Слишком стыдно, что предательство вошло в мой дом. Что я какая-то не такая, раз не смогла удержать мужа и не сохранила семью.
– Не хочу, чтобы Гордей видел меня в таком виде. Мне нужно привести себя в порядок.
Мама успокоилась от моего ответа и повеселела, улыбаясь.
– Ты слишком заморачиваешься, милая. Гордей ведь любит тебя не только за внешность. А сейчас ты в таком положении, что, поверь, то, как ты выглядишь, волнует его в последнюю очередь.
Сказала бы я ей, что его волнует, но прикусила язык, чтобы не съязвить.
Если раньше восхваления мамой Гордея приносили мне удовольствие, и я нарадоваться не могла, что они так поладили, то сейчас ее слова были мне ножом по сердцу.
Лицемер. Вот он кто.
– И всё равно, мам, я не хочу.
Упрямства мне было не занимать, и мама сразу же отстала, привыкнув, что я не отступлю, если что-то решила.
– Ладно, как знаешь, милая. Ты отдыхай, а я к вам съезжу. Мне Гордей ключи дал от вашей квартиры, попросил, чтобы я тебе вещи привезла. Тебя на сохранение положат. Угрозы выкидыша нет, но лучше оставаться под наблюдением врачей до самых родов. Гордей оплатил палату, так что лежать тут будешь с удобствами. Она двухместная, но пока к тебе вроде больше никого не подселяют.
Если раньше я бы этому воспротивилась и предпочла бы соблюдать все рекомендации врача и постельный режим дома, на своей территории, то сейчас я, наоборот, обрадовалась, поскольку возвращаться в квартиру не хотела. И видеть Гордея тоже не хотела.
Мама смотрела на меня с опаской, так как знала о моей нелюбви к больницам, но я, вопреки ее опасения, кивнула.
– Конечно, я останусь тут, мам. Не хочу рисковать ребенком.
– Вот и умничка моя! Это правильно. Лучше перебдеть, чем недобдеть.
Мама бережно и ласково погладила меня по животу, и в ее глазах я увидела радость и облегчение. Она так хочет стать бабушкой. Уже давно мне это твердила.
– Всё, время вышло, – вдруг заявила вошедшая медсестра, войдя в палату, – пациентке нужен покой.
– Да-да, конечно, я уже ухожу. Я еще завтра приду, солнышко мое.
– Пока, мам, – прошептала я из последних сил ей вслед, а когда она ушла, то закрыла глаза, роняя тихие слезы на подушку.
Сама не заметила, как уснула, а сквозь сон ощутила на себе теплые большие руки, погладившие меня по животу. Знакомый запах…
Я резко открыла глаза и увидела над собой Гордея. Вокруг была темнота, так как явно наступил вечер, но я сразу его узнала.
Его фигура.
Его глаза.
Его запах.
– Не смей меня касаться! – просипела я и сбросила его руку с живота. – Ты не имеешь больше права трогать ребенка!
– Ты не в себе, малыш. Завтра поговорим. Отдыхай.
Он ушел, так и не дождавшись моего ответа. А я была настолько поражена его спокойствием, что еще долго лежала и не могла издать ни звука.
Неужели он совсем не раскаивается?
Неужели не сожалеет?
Что же он за чудовище.
Глава 3
Я лежала до самого вечера, периодически засыпая от усталости и бессилия. Больше всего меня мучило чувство обиды и горечи, которые опоясали мою грудь и не желали меня отпускать.
Несмотря на то, что я почти весь день отдыхала и довольно много спала, мне всё равно хотелось спать еще и еще. Кто-то говорил мне, когда у человека наступает начальная стадия депрессии, одним из признаков является как раз тяга ко сну.
Я надеялась, что всё ограничится апатией, и завтра я поборю это бессилие и встану вопреки всему миру. Но сейчас позволяла себе лежать, расклеившись, и беззвучно плакать. Часто я гладила живот, пытаясь так успокоить и себя, и малыша, и, кажется, это действовало на него. Он изредка пинался, когда просыпался, но в этот день не капризничал. Вот только я боялась, что это следствие отслойки плаценты, а не результат моих поглаживаний.