— Все хорошо, Мира. У нас родился сын. Два девятьсот. У него бездонные голубые глаза, малышка. Прямо как у тебя.
— Ты… видел его? — болезненно шепчу. — Какой он? Какой у нас сын, Марк?
— Чудесный. Сильный. У него короткие волосы, а вот здесь, — муж проводит пальцем над левым виском, — кудряшка. Всего одна, представляешь? Смешной завиток такой, как у барашка.
— Где он? — выдыхаю рвано. Трепет в его голосе передается мне и разливается мягкими волнами по коже. Сынок.
Присутствие в палате Марка, настоящего Марка, отходит на второй план. Мой мир сужается до одной лишь мысли. У меня родился сын. Мы смогли.
— Под кислородом. Доктор сказала, что все идет по плану и ему надо набраться сил перед операцией. Что вы… вы все заранее распланировали и ты сама с ней обо всем договорилась. Она сказала через что пришлось тебе пройти, Мира. Самой. Ты была абсолютно одна.
— Нет, — мотаю головой, отчего внутри черепной коробки все взрывается яркими фейерверками. — Я никогда не была одна. Нас было двое. Я и мой малыш. Он сильный, Марк. У него все получится, я знаю.
Кожа на сухих губах неприятно натягивается и я тихо прошу:
— Воды. Пить хочу.
— Анна Вячеславовна сказала, что тебе нужно много жидкости, — с готовностью подхватывает он. А уже в следующее мгновение моих губ касается пластиковая трубочка. Я жадно делаю делаю несколько глотков и обессиленно откидываюсь на подушку. Перед глазами все плывет, а стены начинают раскачиваться в такт моим хаотичным мыслям.
— Как ты здесь оказался? Как ты меня нашел, Марк?
— Случайно, Мира, — болезненно тянет он. — Абсолютно случайно. Если бы я не увидел тебя на остановке, то так бы, черт возьми, никогда и не узнал, что у нас будет сын.
— Ты выследил меня? — уточняю шокировано.
— Это было нелегко, — в его взгляде плещется боль и обида. — Нам пришлось проверить каждую долбанную остановку по маршруту того автобуса. Двадцать пять остановок, семьдесят человек, тридцать семь часов. Это было чертовски сложно. Но я нашел тебя. Я нашел вас. И больше я вас никуда не отпущу.
Глава 21
— Все хорошо, — заключает Анна Вячеславовна после осмотра Миры и кивнув мне, выходит. Час назад жену перевели из реанимации в отдельную палату, где кроме нас, нет других соседей. За все это время она не обронила ни слова, делая вид, что меня не существует. Лежит безучастно, отвернувшись лицом к стене. Я разглядываю ее узкую спину, обтянутую больничной пестрой ночнушкой, и безумно хочу прижать к себе, чтобы ощутить тепло знакомого тела.
Но вместо этого, воспользовавшись моментом, отправляюсь следом за врачом. Успеваю поймать Анну Вячеславовну только возле лестницы — несмотря на свой невысокий рост, по больнице она передвигается весьма стремительно. Я вижу по лицу, что она устала, но мне все же удается выклянчить себе ее внимания ровно на две минуты.
— Соболевский, быстрее. Это вы можете подождать, а дети — нет.
Удивительно, но все здесь знают меня по фамилии. Может, видели, как я пытался пихать денег в карманы каждого проходящего врача и выкрикивал обещания выкупить эту клинику сегодня ближе к обеду. Лучше пусть знают меня так, чем как родителя ребенка с тяжелым случаем.
— Тогда тем более не понимаю, почему операция откладывается до утра? — задаю этот вопрос не в первый раз.
Он меня тревожит. Не дает покоя: какого черта, спрашивается, врачи тянут? Я даже самому себе боюсь признать, насколько мне страшно, что все мы теряем драгоценное время, а после ничего уже нельзя будет исправить.
Я выучил уже преподанный вселенной урок. Время вспять не обернуть, и о своих поступках, свои словах, о том, как может выйти, думать нужно заранее.
— Ваш сын только что родился, — врач говорит со мной таким тоном, будто я умственно-отсталый. Я взгляда не отвожу, выдерживая почти надменный врачебный тон, фоном отмечая, что со мной так уже много лет никто не разговаривал. Потому что в обычной жизни я — Соболевский, царь и бог, а не безмозглый мудак, который во всем зависит от человека напротив.
Но сейчас мне плевать на собственное эго. Если эта женщина спасет нашего ребенка, я готов до конца дней своих целовать её кипельно-белые кроксы в дырку.
— Ребенку нужно набраться сил. Операция необходима, и мы не откладываем ее, как вы тут выразились, а подбираем оптимальное время. Рождение — это колоссальная нагрузка на весь организм, и пока идет перестройка кровообращения с внутриутробного, у нас есть запас времени. Небольшой, но если я могу им воспользоваться, то сделаю это. Вопросы?
— Вы его спасете?
Впервые в глазах женщины мелькает что-то… не знаю, человечное? Она протягивает руку, сжимая мое предплечье, крепко, почти по-мужски.
— Я не бог, Соболевский, но медицина за последние десятилетия шагнула далеко вперед, а у вас, к счастью, не самый страшный случай из моей практики. Шансы есть, и шансы хорошие.
Я киваю, не зная, что добавить.
Не рассказывать же ей, что это я не хотел давать своему сыну шансов. В моем мире, взращенном на старой боли и не менее старой информации, в моем искаженном прошлым восприятии, дела обстояли совсем иначе. Там у нашего ребенка не было выбора. Там решал случай, и никогда, никогда — не в нашу пользу.
В моем мире сын умирал — рано или поздно, а Мира ломалась, сходя с ума, как моя мать, и не было никакой возможности все это предотвратить.
Но реальность оказывается совсем иной. Я казню себя ежесекундно за то, что не бросился искать всевозможные способы сохранить маленькую жизнь. Напротив, я выбрал для себя неблагодарную роль палача и следовал по сценарию до самого конца. К счастью, у моей жены хватило ума, чтобы провернуть все в пользу нашего сына и сбежать от меня.
И я благодарен Мире за это решение. Только оно не делает нас ближе, мое раскаяние не сближает, оно отравляет кровь внутри меня, просачивается в самое сознание, пульсируя надписью «предатель».
Я думаю, что стоило бы моему брату родиться спустя каких-то два десятилетия, может, уже не в нашей семье, у него появились бы все шансы на здоровую и долгую жизнь.
Жаль, но то, что произошло с Владиком, уже никак не изменить. Но мне — мне Вселенная будто дает еще одну возможность. И на этот раз я воспользуюсь ее на полную.
Возвращаюсь назад в палату и застаю Миру, пытающуюся встать с больничной кровати. На лбу у нее выступает испарина, она морщится, держась одной рукой за железное изголовье, другой — за большой еще живот, будто поддерживая его снизу. Я бросаюсь к ней, готовый помочь, но она останавливает меня тихим, охрипшим голосом:
— Сама, — и встает, даже не удосужившись взглянуть в мою сторону.
— Куда ты собралась? — я чувствую себя беспомощным. Хочется, наплевав на все условности и последние месяцы порознь, подхватить свою жену на руки. Рассказать, как после операции, в те блаженные для меня минуты, когда сон нельзя отделить от яви, она крепко сжимала мои пальцы и просила спасти.
А я, глотая ком в горле, обещал своей девочке, что все будет хорошо.
Но теперь она, держась за стену, делает первые упрямые шаги вдоль стены. Я вижу всю ее боль, ощущаю ее, как свою собственную, как резкий удар в живот, что заставляет сгибаться пополам и лишает возможности дышать.
Но стою смиренно, сопровождая Миру лишь взглядом, вплоть до того момента, как она скрывается за дверью туалетной комнаты. Она не закрывает за собой, и я, услышав слабое оханье, в два прыжка преодолеваю расстояние и успеваю поймать жену, прежде чем она падает прямо на меня.
Глава 22
— Не трогай меня, — сдавленно бормочет, несмотря на то, что всем телом упирается о меня. Сделаю шаг и она точно рухнет на сверкающий кафель уборной. Но я, конечно, не двигаюсь. Стойко принимаю ее упрямое сопротивление и подхватив на руки, несу на кровать. Аккуратно. Словно фарфоровую куклу.