Мира и раньше напоминала мне фею из сказки. Казалось, что в нашем мире таких просто не осталось. Невинная. Чистая. Добрая и честная. В первое время приходилось отчаянно тормозить себя, напоминая, что передо мной живой человек, а не эфемерное создание, которое вот-вот рассыплется от любого неверного движения.
Но сейчас я подхватываю ее бережно, стараясь не тревожить при этом живот из которого совсем недавно достали нашего ребенка. Сколько же моей девочке пришлось пережить!
Когда-то, когда мы еще были одним целым, одной счастливой семьей, Мира водила подрагивающими пальцами по тонкому шраму на моем животе и призналась, что не представляет каково это — когда твою кожу разрезают и извлекают что-то. Тогда мой воспаленный пятнадцать лет назад аппендикс казался ей настоящей трагедией. Сейчас же ей самой пришлось через это пройти. Отдать свое тело во власть ребенка. Вырастить его. Выносить. Позволить ему родиться.
Но я не вижу в ее измученном лице ни капли жалости к себе. Лишь тревогу. За нашего сына. За его будущее. За то, чтобы все это было не напрасно. Мне остается только догадываться через что пришлось пройти Мире за эти месяцы. Возможно, когда-нибудь мне и удастся восстановить полную картину всего произошедшего, собирая разрозненные кусочки из ее слов и воспоминаний, но сейчас, пока бережно укладываю ее на кровать, твердо обещаю себе, что сделаю все что в моих силах, чтобы это было не зря. Чтобы все ее мучения не прошли впустую.
— Ты уже думала об имени? — спрашиваю, подавая ей воду.
— Потом, — хрипит она. — Не хочу пока говорить… пока не…
— Понимаю, — моментально киваю. И хоть я сам никогда не был суеверным, не хочу заставлять ее сказать те самые слова, принудить произнести страшное «пока не будет уверенности, что он выживет».
Внутри все рвется от желания заверить ее, что все будет хорошо. Внутренние органы вибрируют, посылая мощные импульсы в голосовые связки, настаивая на том, чтобы я выдал уверенное: тебе не стоит переживать. Но я так и не решаюсь. Сжимаю челюсти до зубовного скрежета и лишь спустя несколько долгих секунд выдаю:
— Ты такая сильная, Мира!
— Я знаю, — кивает она. — Раньше не знала, а теперь знаю. Наверное, у меня просто не было выбора.
— Я тебе его не оставил, — киваю затравленно.
И пусть я до сих пор так до конца и не понимаю зачем ей было сбегать и врать насчет потери ребенка, вину свою не отрицаю. Мне нужно было бороться. С самого начала, а не когда уже было поздно. По крайней мере, когда я думал, что было поздно.
На самом же деле, пока я обдумывал как спасти наш брак, моя жена была сосредоточена на том, как спасти ребенка. Не только от порока. Но и от меня… Мужа и отца.
И это чертовски несправедливо. Мы же должны быть командой! Как так оказалось, что из напарников мы превратились в соперников… и даже врагов?
— Я хочу остаться одна, — тихо просит она. — Езжай домой, все равно до утра тебе здесь делать нечего.
— Я тебя не оставлю, — округляю глаза, даже не пытаясь скрыть шок, в который приводят ее слова.
— Ты мне не нужен, Марк, — выдает беспощадно. — Я привыкла жить без тебя.
— Я знаю, — затравленно отвечаю. Знаю и это безумно, мать вашу, меня злит. Наверное, отчасти поэтому я рычу: — Привыкнешь заново. Я никуда вас больше не отпущу. Слышишь, Мира? Никуда и никогда.
— Ты не… — она замолкает на полуслове и мне остается лишь догадываться, что она хотела сказать.
Неисправим? Невозможен? Не нужен? Наверное, все сразу. Поэтому и замолчала, не смогла выбрать какое из этих слов ударит меня побольнее. Впрочем, ей можно вообще не стараться. Куда сильнее слов меня бьет ее взгляд. Наотмашь. Хлесткой плетью в самое сердце. Чужой. Мрачный. Доверху наполненный обвинением.
— Тогда подожди в коридоре или купи себе еще одну палату, — несмотря на то, что уверен, каждое движение дается ей с большим трудом, Мира все равно пространственно машет руками, показывая свое безразличие. — Главное, оставь меня одну, пожалуйста.
— Не могу, — отчаянно мотаю головой.
Не хочу, добавляю мысленно. Никакие силы на свете на заставят меня покинуть эту палату. Мое место именно здесь.
Но вслух я лишь безапелляционно заявляю:
— Доктор сказала, что тебе сейчас нельзя спать. Попросила развлекать тебя разговорами.
— С этим может справиться и телевизор, — упрямо заявляет.
— Ты его никогда не любила и засыпала на середине фильмов, — парирую с улыбкой.
И я, естественно, всегда беззастенчиво этим пользовался. На следующее утро рассказывал ей свою собственную версию концовки, давая волю богатой фантазии. Это было забавно, особенно когда потом речь об этом кино заходила в компании и Мира в очередной раз шутливо грозила мне разводом. А еще это было мило. Потому что таким образом мне удавалось убедить ее, что у всех историй пренепременно есть счастливый конец. Даже у самых беспросветных драм.
Ирония, да? Что в реальной жизни я так знатно налажал, что не только лишил нас счастливого конца, но и подкинул еще больше переживаний.
— Если ты все же намерен здесь сидеть, — бурчит недовольно, — то хотя бы ответь уже на эти дурацкие звонки. Твой телефон скоро дыру в кармане «прожужжит»!
Только после ее слов я обращаю внимание на настойчивую вибрацию в брюках.
До этого она была словно на фоне и лишь сейчас я осознаю, что остался без связи на несколько часов в течение рабочего дня. Непростительная роскошь в моей жизни.
Достаю мобильный и долго смотрю на экран. Буквы нехотя собираются в единое целое и выплевывают имя Татьяны мне в лицо.
Черт! Три часа назад у меня должна была состояться крупнейшая сделка. Сделка, не побоюсь этого слова, века.
— Я сейчас, — коротко бросаю Мире и с силой давлю на зеленый кружочек на экране. Еще до того, как успеваю выйти из палаты, динамик разражается истеричными воплями юристки так, что Мира непроизвольно морщится и кривит губы.
— Ну чего ты орешь? — интересуюсь грубо.
— Чего я ору? — возмущается Таня. — Тебя где, мать твою, носит, Соболевский? Кочетов нас тут в пух и прах разнес, понимаешь? Назвал шарашкиной конторой в которой работают одни дилетанты!
— Ну так может он прав? — устало потираю виски. — Раз вы там без меня ничего не можете, то вы и есть самая настоящая шарашкина контора, Таня.
Кочетов своеобразный заказик и подход к нему не удалось найти еще никому. Он скакал от одной компании к другой, таская за собой чемоданы кровных денюжек и вопя, что никому в этом мире доверять нельзя. А вот мне удалось наладить с ним контакт. Доказать свой профессионализм… и тут же все спустить в унитаз не явившись на сделку.
— Ты… ты там бухой, что ли? — ошарашенно выдает она. — Марк, что вообще происходит? Ты где? Когда тебя ждать?
— А у меня сын родился, Татьян, — заявляю с улыбкой. — Поэтому вы меня не ждите, сами как-нибудь… Ладно? Уж постарайтесь, будьте добры. Докажите, что я не зря вам плачу такие бабки!
— Сын? От кого? Какой сын, Марк? — лепечет она растерянно. — Что все это значит?
— Это значит, что мне сейчас не до вас, Тань. Я должен быть с семьей. Так что передай всем, чтобы перестали обрывать мой телефон. Соболевский, мать вашу, в отпуске.
Глава 23
— Ты куда? — сонный голос Марка летит мне вслед. Чтобы сбежать от него из палаты остается так мало — пару шагов, каждый из которых дается мне неимоверно сложно.
— К своему сыну, — отвечаю, не оборачиваясь, и сильней ухватившись за дверную ручку, делаю следующий шаг.
Тело болит.
Не просто болит, как если бы я перезанималась в спортивном зале, о, нет. Я чувствую себя, будто меня пустили под пресс и кажется, ни осталось единого места, что не отзывалось бы при движении жуткой болью.
Я не могу выпрямиться. Живот, против моей воли, не желает уменьшаться до обычных размеров и напоминает пустой парашют, тянущий вниз. Привычное уже поддерживающее движение ладонью теперь приобретает иной смысл — так я принимаю более-менее вертикальное положение.