Явился он в половине первого.
- Хо! Мама! Ты зачем меня ждешь?
- Не через стену же тебе прыгать!
- Ладно, мать, завтра не жди!
- Кушать хочешь? - Она глянула на красные от холода уши сына. - Вечно ты ходишь в этом заграничном белье, ведь оно тонкое.
- Я не голоден и не замерз. А белье шерстяное. Ты только взгляни, какое пушистое! - Сын изредка себе позволял быть снисходительным к матери и разговаривал с ней как с ребенком.
- В самом деле, пушистое!
- Двадцать шесть юаней, еще не рассчитался, настоящий английский товар!
- Ты не пойдешь к отцу? Он же еще не видел тебя! - Мать умоляюще смотрела на сына.
- Завтра увидимся. Он, наверное, уже спит!
- Можно разбудить. Утром он очень рано уходит.
- Ладно, поднимусь пораньше. - Глядя в зеркало, сын отбросил назад волосы, они блестели, как черпак из пальмовых листьев.
- Ма, иди спать.
Мать вздохнула и ушла к себе.
Тяньчжэнь сел на кровать, надел на голову сетку и, насвистывая песенку «Птицы любви», взял апельсин. Он снимал кожуру, высасывая сок, и, как обычно, воображал себя Джоном Берримуром.
2
Чжан Дагэ не возлагал на сына особых надежд; никто из пекинцев не ждет от сыновей многого. Пусть как-то устроится, добьется хоть какого-нибудь положения, поступит на службу и обзаведется семьей. На начальника отдела он не потянет, учитель средней школы - слишком мало; вот служащий какого-нибудь управления, таможни, начальник экспедиции уездной канцелярии, желательно вблизи Пекина, - это в самый раз, не высоко и не низко. После окончания института, не важно какого, надо выхлопотать ему место служащего - и почетно и выгодно, - кто скажет тогда, что у Чжан Дагэ не идеальный сын! К делам не следует относиться очень серьезно, главное - иметь обширные связи, а дома - мудрую и добродетельную жену, лучше всего из семьи со старыми устоями, пусть не очень грамотную, зато пухленькую, как сдобная булочка, которая нарожает беленьких и таких же пухленьких детишек. С институтом все будет в порядке, пусть Тяньчжэнь вольнослушатель, диплом все равно получит: когда есть связи - это просто. А после института, был бы Чжан Дагэ жив, он подыщет сыну место, это сущие пустяки. В отделе народного просвещения, в управлении общественной безопасности, в муниципалитете - везде у Чжан Дагэ свои люди. Сложнее всего - женитьба. За последние несколько лет Чжан Дагэ в этом убедился. Целых четверть века он - сват, и если собственному сыну вместо сдобной булочки подберет ржаную лепешку, - кричи караул. И опять же дело не только в невесте. Уж для сына Чжан Дагэ постарается. Ведь Тяньчжэнь - боль его сердца. Чжан Дагэ сам виноват, что сын пять раз проваливался на экзаменах в школе - его знакомства не возымели действия. И все же на душе у отца тревожно. Тяньчжэнь так пишет сочинения, что дрожь пробирает. Остальное не важно, а вот писать - кем бы он ни служил - придется. Не помешало бы, разумеется, и знание иностранного языка, не только простому чиновнику, но и самому начальнику. Однако Тяньчжэнь и двух слов не напишет, даже с ошибками. Связи, что и говорить, великое дело, но нужны еще способности, хотя бы маленькие. Чжан Дагэ пока еще не глава провинциального правительства, чтобы сделать начальником уезда человека, не смыслящего в грамоте. Да, Тяньчжэнь - это боль его сердца. Быть может, он вообще ни на что не способен, тогда нужно найти ему идеальную жену, но как?
Ведет себя сын довольно странно. Назвать его революционером - значит погрешить против истины: у него нет никаких принципов, но в то же время он держит запрещенную литературу. Не скажешь, что он человек волевой, - коньки купил, а на лед встать боится. Зато таращить глаза на отца не боится, тут у него есть характер. Он как будто не глуп - многое понимает, и в то же время не умен - способен на любую глупость. Словом, Чжан Дагэ не знал, к какой категории людей отнести сына. Иными словами, на своих весах он не мог точно взвесить его достоинства и недостатки, перетягивала то одна чаша весов, то другая. Сын - боль его сердца, и никому об этом не расскажешь. Никто не знает сына, как отец. Но в наш век отцы не понимают сыновей.