– Ради детей и живем, – торжественно заявила гостья.
– О! – только и смогла вымолвить госпожа Чжан, но на душе у нее стало легче. Она даже вернулась к расспросам:
– А как насчет потомства? Пока не ждешь? Гостья вздохнула и, не отвечая на вопрос, едва сдерживая слезы, сказала на прощание:
– Так вы уж попросите мужа, пусть похлопочет.
4
Возвратившись в гостиницу, Лао Ли, как был в пальто, бросился на постель. Положив руки под голову, он лежал и смотрел в потолок. Мечты о поэзии, о жизни рассыпались прахом после визита к Чжан Дагэ. И не потому, что Чжан был сильнее его в философии или в ораторском искусстве, просто Лао Ли самого себя не знал и потому недооценивал. Его то и дело одолевали сомнения: он мечтал стать революционером, философом, но сделать хоть шаг по этому пути не хватило смелости, наконец, он решил остаться чиновником, честным главою семьи, но опять не был уверен, правильно ли поступает. В конце концов… О! Нет никакого конца, сплошные колебания.
Привезти жену? За каким чертом! Ему противны ее изуродованные ноги, красные штанишки и зеленые курточки на детях!
В сущности, все это пустяки, и лучше о них не думать, а то становится еще тяжелее. Почему? – он и сам не знает. Он не может больше гоняться за иллюзиями. Они вносят такую же сумятицу в душу, как неизменно повторяющийся дурной сон.
Развод невозможен. Нелегко будет уговорить родителей, да и зачем огорчать стариков! Но то, что радует одного, всегда огорчает другого. Так было и будет до тех пор, пока мир не переменится. Моральные принципы буржуазии и рай на земле – несовместимы. Чего же я хочу? – спрашивал себя Лао Ли. Но ответить не мог
Не виновата же она в том, что ей изуродовали ноги, и красные штанишки не она придумала. А я чем виноват? Кого жалеть, ее или себя? Не надо прятать чувства под зонтиком разума; зонтик не пропускает солнечных лучей, и наступает мрак!
Никакого выхода! Я мучаюсь в городе, она – в деревне. Есть только один, хотя и скверный выход: с глаз долой – из сердца вон. Но выход ли это?
Ладно! Повременю немного. Она ведь жена не Чжан Дагэ, а моя!
Лао Ли взял книгу, попытался сосредоточиться, но не мог. Умыться, что ли? Или пойти купить фруктов? Может, почитать газету? Он так и не двинулся с места и снова принялся за книгу. Иероглифы по-прежнему расплывались перед глазами.
Кто сказал, что она неисправима? Почему во мне нет ни капли смелости?
Но ты не сделаешь ее другой. Ты самого себя не в состоянии перевоспитать! Перед тобой стена. Свали ее – за ней простор, дикий, бескрайний. Но ты не рискнешь сделать это, побоишься отравить себя воздухом неизвестности. Позади тоже стена. За ней – постель с пологом, столы и стулья, теплая печь, аромат чая. И эту стену ты тоже не перешагнешь, побоишься задохнуться в спертом воздухе. Так и будешь стоять между двух стен, пустой мечтатель!
В соседний номер пришли гости. Шумели, смеялись. Это вывело Лао Ли из раздумий, и он еще сильнее ощутил одиночество.
Воспитать детей? Да, обществу нужны хорошие люди.
Ему снова захотелось потрогать ручонки своих малышей, мягкие, теплые, пухленькие, с ямочками, с маленькими ноготками. Ручки, которые пахнут сластями и бананами. Пусть я полюблю, пусть снова женюсь, детей все равно не оставлю!
Жена – всего лишь мать его детей. Лао Ли закрыл глаза, пытаясь представить себе, как она улыбается, но не смог. Она умеет стряпать, умеет переносить лишения.
Из соседней комнаты донесся женский голос, раздались аплодисменты, потом запели мужчина и женщина. А его жена? Она только и может ходить за курами, свиньями да бранить детей. Еще может ругаться с соседями.
Придется самому воспитывать детей. Не то он окажется недостойным отцом.
Но нельзя же привезти детей одних, без матери. Лао Ли окончательно запутался. Нет, это не жизнь – жалкое существование. Где же справедливость? В чем истина? Разве не в известных изречениях: «Стихи гласят…» и «Мудрец сказал…»? [13] За свои поступки он, как человек честный, должен быть в ответе перед новыми идеями, а его идеи, созвучные эпохе, в ответе только перед самим дьяволом.
Жизнь его изуродована, как ноги жены.
Идти дальше в своих рассуждениях Лао Ли не смел. Чжан Дагэ мудрый! Он, по крайней мере, знает что хочет.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
1
Солнце еще не взошло, по небу блуждал серовато-холодный свет. Выпал иней. Посеребрил горбы и головы верблюдов, отрешенно и покорно шествовавших по земле. Из ноздрей этих огромных животных вырывались клубы пара. Пекин изменился до неузнаваемости, даже знакомая дорога казалась чужой. Лао Ли протяжно зевнул, даже слезы побежали из глаз. С какой-то особой радостью вдохнул холодный воздух.
Светало. Лампочки постепенно теряли яркость, светились лишь золотые волоски. Небо зарозовело. Солнце, казалось, не спешило радовать своим появлением, а когда взошло наконец, и свет его и тени, которые легли на землю, были бледными. Вдали прогрохотал первый трамвай.