— У тебя разве других занятий нет, Глеб? Ты еще не весь коньяк в кабинете отца выжрал. Не все сигареты скурил. Не всех… — придерживаю слова.
— Не всех баб поимел, ты хотела сказать?
— Их было много?
Проклинаю себя за то, как противно дрогнул и стал писклявым мой голос.
Больно узнать, что муж изменяет, еще больнее будет узнать, что баб было немерено. Или когда счет открыт, уже не имеет значения, сколько у него было любовниц?!
— А ты все не уймешься. На вопросы отвечай!
— Ты видел тест в урне? Так почему же не посмотрел! — шиплю.
— Мама, мама… — зовет издалека дочка.
Воспользовавшись этим предлогом, я сбрасываю с плеч руки мужа, и выхожу навстречу дочери.
— Да, мое солнышко!
Распахиваю объятия дочери, она влетает в них и прячет лицо у меня под грудью. Ей уже девять, тот возраст, когда она кажется совсем-совсем взрослой и с каждым днем все больше превращается в скрытного, местами колючего подростка. Но сейчас она скорбит по любимому дедушке. Очень сильно скорбит… Тамара обожает играть в квесты и все головоломки были дедины. Можно сказать, на двоих проходили компьютерные игры с задачками на подумать.
— Да, Томочка, что такое?
Дочь осторожно выглядывает из-за меня и с опаской смотрит в темный коридор, словно там притаилось чудовище. Так и есть, солнышко. Там пьяное, грубое и циничное чудовище, а еще он — твой папа, и я не имею права уронить его авторитет еще ниже и настраивать детей против отца.
— Папа там?
— Да, Том. Папа очень скорбит по дедушке. Очень…
— Мне показалось, он говорил гадости.
Обнимаю дочь крепче, целую в темно-русую макушку.
— Когда у людей сильное горе, Тома, они запираются внутри себя и не могут вести себя, как обычно. Им так больно, что они ничего, кроме этой боли не замечают.
— Закрываются внутри, будто в домике?
— Да, — улыбаюсь. — Будто в домике. И дверь открывается не снаружи, а только изнутри.
— Звучит жутко. Папа снова придет меня пугать? — вздрагивает.
Глеб сильно напугал Тамару, когда сидел молча, как истукан. Она потом засыпала плохо… До сих пор вздрагивает и опасается, что папа снова вломится в комнату, закроется изнутри и будет сидеть, как камень, не обращая внимания на слезы и плач своего ребенка.
— Нет, не придет. Сегодня мы будем спать вместе, и нам никто-никто не помешает.
— Кроме Ваньки и Кекса… — вздыхает дочь. — Мама, Ванька ночью пукает, — говорит о братишке, у которого были колики и газики на днях. — Кекс сильно волосатый. С него шерсть лезет!
— Он линяет, Том.
— Он всегда линяет, — капризничает. — У меня вся одежда в его котячьей шерсти.
— Так не говорят.
— А как?
И я задумываюсь: действительно, как сказать.
— Шерсть кота, только так, похоже.
— Он дедушку пережил, — вздыхает. — Разве это правильно?
— Дедушка прожил хорошую жизнь. Нам всем его будет не хватать.
— О, кстати! Там эта красивая тетя… сказала, что в блинах чего-то не хватает.
Сердце охватывает, словно колючей проволокой, становится сложно дышать.
— Какая еще красивая тетя? — спрашиваю ровным голосом.
Но где-то внутри я уже знаю ответ. Дочка говорит о шлюхе, которая не постеснялась прийти на похороны.
— Та тетя, со шляпкой. Кажется, ее зовут Мария.
Под кожей боль, словно меня ломает. Хочется закричать или разбить что-то.
— Чего еще ей не хватает, солнышко?
— Она на кухне и пробовала твои блины. Говорит, не хватает в них чего-то.
Ах, в моих блинах ей чего-то не хватает! А сама хотя бы один блин испечь способна? Боюсь, что нет. Только купить может!
Разговариваю с дочерью, отправляюсь на кухню.
Мария… там.
Стоит, раскрыв дверцы большого холодильника и критическим взглядом осматривает его содержимое.
Какая нахалка… Интересно, она с таким же наглым видом, словно хозяйка всему, что есть, смотрит на содержимое трусов моего мужа?!
Так же нахально сует туда свои загребущие руки?
— А мне нравятся твои блинчики, — говорит Тома тихо и просит. — Нальешь мне немного компотика?
— Конечно, милая. Садись.
Ругаться при ребенке не хочется. Глеб и так напугал Тамару, если еще и я начну… Совсем никуда не годится. Но, откровенно говоря, я бы этой тварюшке в волосы вцепилась и протащила ее через весь дом, в канаву грязную выкинула, там ей самое место.
— Ты что-то забыла, Мария?
Подойдя к холодильнику, тяну дверь на себя, двинув ее плечом. Толкаю еще и бедром. Она ахает приглушенно, двинувшись в сторону.