Договариваюсь, чтоб пустили к Фролову.
И вот Юра встречает меня у лифта.
— Ну, здравствуй, дорогой друг! — светится Юра, хлопает меня по плечу. — Это твоя жена в белом платье?
— Моя.
— Отправили на кесарево. Дети крупные для двойни на таком сроке. Гаврилов оперирует. Неонатолог уже на подхвате. Мы все сделаем, как надо. Выдыхай, дружище.
Чувствую, как комом в горле встают слезы.
Мы так долго мечтали о детях. И если сейчас что-то случится…
— О, папаша, ты что-то совсем плохой! — многозначительно тянет Юра и тащит меня к своему кабинету.
Сажусь на стул, тру переносицу пальцами.
— Пей. Лучшее успокоительное.
И я вливаю в себя не глядя.
Кашляю. В груди воспламеняется адское пламя.
— Юр, это, блять, что?
— Спирт, — улыбается самодовольно. — Полегчало?
Разве может полегчать, когда стоишь перед огромной черной пропастью? Ее тишина пугает темнотой и неизвестностью. Этот день должен был стать самым лучшим, полным счастья, любви, доверия. Я вернул себе жену. Вернул семью. Чтобы что?
Один в кабинете главврача я просто схожу с ума. Это ожидание выжигает в груди зияющую дыру.
— Все, — Юрий возвращается в кабинет спустя пятьдесят долгих минут, показавшихся мне целой вечностью.
Задерживаю дыхание. Холодный пот бежит по спине. Мою белую свадебную рубашку уже можно выжимать.
Юрий молча проходит по кабинету. Каждый его шаг отзывается дичайшей болью в висках.
Садится за свой стол. Смотрит мне в глаза.
— Говори, — безжизненным голосом выдыхаю я.
— С Надеждой все хорошо. Сейчас она в реанимации. Мы всех после кесарева сейчас туда отправляем. А дети, — Фролов нарочно тянет резину, доводя меня до предсмертного состояния.
Если что-то случилось, я себя не прощу.
Меня не было рядом с Надей. Я был занят рабочими вопросами. Лето — строительный сезон.
— Мальчик два килограмма. Девочка… — Юра вздыхает. — Девочка кило девятьсот пятьдесят. Задышали сами. Сейчас в отделении интенсивной терапии на искусственной вентиляции легких.
— В детской реанимации?
— Дим, слушай, — Фролов опускает взгляд и пальцы складывает в замок. — Мы выхаживаем детей, которые рождаются гораздо раньше и вес их меньше килограмма! — говорит спокойно и размерено.
Он врач. Он привык сообщать такие новости. Для него это просто рабочий момент.
— Какие шансы у детей?
— Ты не дослушал, — строго.
— Какой прогноз?
— Они выживут.
— А дальше?
— Дим…
— Я могу увидеть жену?
— Она спит. Вкололи успокоительное. Не думаю, что стоит ее беспокоить.
— Я могу подождать, когда она проснется?
— Ты ведь не отцепишься, да? — Фролов прищуривает глаза.
— Юр, это моя семья.
Чешет голову и машет рукой:
— Ладно! Ты мне такую дачу забабахал! Что я, другу не помогу!?
53. Сила родительской любви
Открываю глаза. Первое что ощущаю — боль внизу живота. Затем влагу на ресницах.
— Ты как? — тихий голос Димы лишен эмоций.
— Где дети? — резко поднимаюсь на локтях.
Агония охватывает спину. Током вверх по позвоночнику. Так резко простреливает, что в глазах плывет.
— Лежи, Надь. Куда собралась? — улыбается.
Как можно улыбаться в такой момент?
— Где мои дети? — шиплю, стиснув челюсти, а холодные щупальца страха лапают за затылок, превращая мой мозг в желе.
Я готова сквозь боль вскочить и побежать на поиски моих малышей.
— С ними все хорошо, Надь. Это чудо. Говорят, что завтра днем они уже будут с нами.
Моргаю часто, разгоняя пелену перед глазами.
— Дим…
— Что такое?
— Мне не по себе…
Берет мою руку. Сжимает.
Осматриваюсь. Рядом окно. За ним — рассвет. Яркий, почти малиновый.
— Сколько время? — выдыхаю шокировано.
— Пол пятого утра.
— У нас два мальчика?
Сердце все еще дрожит от страха.
Я ничего не запомнила. Мне показывали детей? Вроде да. Кажется, я слышала их первые крики. Или мне все это показалось?
— У нас Сережка и Танечка, — Рогов довольно жмурится.
— Разнополые, — едва различимо улыбаюсь. — Ты их видел?
— Ага. Мальчик на меня похож. А девочка светленькая. Совсем крошечная. Сережка был на искусственной вентиляции легких два часа, Танюшка чуть больше. Вечером сняли.
— Почему не оставили на ночь?
— Потому что с ними все хорошо. Да, они меньше по размеру, чем обычные новорожденные. Но наши дети крепкие.