Архиепископ захлебнулся от восторга.
Насаженный на Хасанов прибор и поддерживаемый зубами рассвирепевшего зверя, он потерял сознание, но верблюжья колбасина продолжала забрызгивать свищи пузырящейся сраки, и с долгими, равномерными качками корабль пустыни упоенно предавался своему пленительному занятию.
— Ну, это на всю ночь, — сказал приятный голосок у меня за спиной. Обернувшись, я увидел Лейлу — грудастую бланкетку его детства.
— Пошли со мной, — добавила она, — я еще могу выиграть у тебя в трахтарарах.
Она заметила мою нерешительность, но плевок, угодивший в левый глаз, убедил меня, что ее желание действительно вызвано моими прелестями. Я тоже плюнул в нее, и жирный сгусток сполз в открытую язву, перечеркивавшую левую щеку, включая нос и половину губы. Она притянула меня к себе и измазала мне рот гноем. В каком–то исступлении она загрузила меня в свою обвафленную хваталку и ринулась в спальню — наверняка для того, чтобы посвятить меня в тайны любви, известные лишь этим похабным булочкам с маслом, не считая, конечно же, вас, мои нежные девочки, читающие эту книгу. Не правда ли?
CAPITULUM VI Тетушкина терка, или Жжение от жопокляпов
— Сдается мне, — сказала Лейла, как только ее сковорода отпустила мою сосиску, поджаренную как раз в меру, — мы восстановим самочувствие твоего приунывшего горлопана, если глянем хотя бы одним глазком на игрища Архиепископа. — После бурной ночки с верблюдом он наверняка спит, — возразил я, поскольку уже наступило утро, а искусный плавильный тигель знойножопой прошмандовки всю ночь удерживал мою железяку на одном уровне, не позволяя хоть разок перелиться через край.
— Только не он! — ухмыльнулась она. — Сейчас он — со своей почтенной теткой, как он ласково кличет ее: самой похотливой старухой на свете! Сущая хуеглотка! Огонь, а не лярва! Пошли, сам все увидишь.
Мы прошли в соседнюю комнату, где седовласая престарелая охотница за крайней плотью как раз заглатывала обильный, приторный манный пудинг, стекавший из только что вздроченной любилки племянника.
Два резвых пацана усердно набивали ее кошелку последними номерами Дейли М…, и я наконец–то раскрыл секрет нашего ненормального тиража.
Когда запасы этой газеты были исчерпаны, мальцы перешли к Санди С…д[38] и особенно мерзкому печатному органу — Гуд У…з[39].
Таково было ее главное удовольствие и временный отдых от политического водоворота.
Облизнув обвислые, морщинистые губы, она выплюнула липкие остатки племянниковых выделений в рожу своему последнему любовнику — шотландскому миссионеру обрюзгшего, спившегося типа и приступила к излюбленному рассказу о том, как ее избирали дамой–членом Верховного совета П… Лиги.
— Опустим несущественные подробности, — начала она. — Скажу только, что компания обезумевших от похоти потаскух во главе с Маркизой раздела меня донага и высекла. Мое непогрешимое чувство собственности заставило протестовать против столь бессмысленного нападения, но все было напрасно. Целая толпа девок и баб ухватилась за мой клитор…
(Я только теперь заметил его. То, что я принял поначалу за моток веревки, на котором она сидела, медленно поднялось и размоталось. Это и правда был клитор! Любовный бугорок — слишком бледный термин, скорее уж фалда фантастической фашины, если воспользоваться непогрешимым выражением С.нб.рна. Но любые слова бессильны — то было стоячее чудо Природы.)
…клитор, который, как вы скоро поймете, достигает девяноста семи ярдов, двух футов и трех четвертей дюйма в длину (всю жизнь скорблю о том, что он так и не добрался до стоярдовой отметки!), и, выстроившись в ряд, они начали дрочить и сосать его, будто сумасшедшие. Как видите, я могу сворачивать и разворачивать его по своему желанию, могу завернуться в него и даже повеситься на нем, если мне вдруг взбредет в голову. Я окунула его в патоку и устроила пикник в воскресной школе, который дети запомнят надолго — все они заразились трипаком! Я вымазала его птичьим клеем и поймала рекордное число орлов. Я одновременно дрючила восемь питонов. Я… Но к чему хвастаться? — благочестиво потупилась она. — Ведь это же милость Божья! Так что во славу Его я все же продолжу. С его помощью я взбиралась на самые неприступные скалы: Миттледжи–Грат горы Эйгер, северный склон Маттергорна и восточный склон Зиналь–Ротгорна[40], хотя его последние пятьдесят футов не дались даже несравненному Блетцерштоху. Все вершины пали ниц пред неустрашимой ловкостью, с какой я забрасывала наверх его чувствительный конец, а затем с большими трудами подтягивалась сама. Благодаря ему я спасла жизнь доблестным британским морякам, когда шлюпка перевернулась, а ракетную установку заклинило: в самый разгар ужасного шторма я зашвырнула его на борт терпящего бедствие судна и поддерживала его на плаву несколько часов, пока благодарные матросы добирались до суши в ведрах. Я даже, — продолжила она застенчиво, — получала некоторое удовлетворение чувственного характера от его использования. Но только не от П… Лиги! Они набросились, как коршуны, и чуть не изорвали несчастную старую шишечку в клочья. Женщины–консерваторы — самые назойливые мегеры, клянусь жизнью!..