Развязка Петербургских тайн
Пролог.
Прошел год с того дня, как Ковров и Бероева покинули Россию, а семья Чечевинских уехала в родовое имение Чечевины. Маша и Ваня обвенчались... Ковровы поселились в маленькой горной швейцарской деревушке Лихтендорф, тихом месте, куда туристы забредали редко, потому как никаких достопримечательностей в деревушке не было.
Юлия Николаевна совершенно окрепла; горный воздух, тишина, здоровая крестьянская пища — все шло ей на пользу, возвращало к жизни. Но благотворнее всего было для нее общение с детьми да отношение к ней Сергея Антоновича. Он был ненавязчив, редко попадался Юлии Николаевне на глаза, но она знала, что он рядом, потому что, как только ей требовалась помощь, он будто вырастал из-под земли.
Иногда, преодолев перевал, в деревню заходили группы путешественников, в основном немцы и французы. Крайне редко среди них встречались русские.
Юлия Николаевна, узнав об этом, не выходила из дома; ее охватывала лихорадка, и возвращалось то нервическое состояние, которое было у нее в сторожке Устиньи, когда она потеряла речь. Если же она случайно сталкивалась с соотечественниками, ей казалось, что ее узнают и смотрят с подозрением. И Коврову долго приходилось убеждать ее, что все это вздор, что она видит этих людей впервые.
Следственная часть. Петербург.
Полиевкт Харлампиевич Хлебонасущенский сидел на табурете перед столом следователя, втянув по обыкновению голову в плечи, как бы ожидая удара сзади. За год он сильно изменился: похудел, осунулся, как будто полинял и выцвел.
Следователь Аристарх Петрович молча вышагивал по кабинету из угла в угол, останавливаясь иногда возле окна. В этот момент лица его было совсем не видно, и это тревожило Хлебонасущенского; он начинал вертеть головой, ворот мешал ему дышать, дыхание становилось шумным и прерывистым.
— Ну, что же, драгоценнейший Полиевкт Харлампиевич, — начал следователь вкрадчиво. — Приближается минута расставания... Привык я к вам... Скучать буду...
— Невинного человека год в каземате держите. С убийцами и татями... А у меня, между прочим, колики и геморрой...
—- Настой-то из березовых почек, что я вам на прошлой неделе дал, пьете? Превосходное средство! Я им начальника канцелярии на ноги поставил... Не знает как благодарить...
Следователь взял со стола две бумаги и протянул Хлебонасущенскому. Полиевкт Харлампиевич отшатнулся от бумаг, как от ядовитой змеи.
— Экий вы пугливый стали... Подпишитесь... Это предписание о приостановлении расследования, а это — подписка о невыезде... Ничего страшного, как видите...
Хлебонасущенский долго и внимательно читал бумаги, перевернул листы обратной стороной, словно хотел убедиться, что там ничего не написано.
— Мне адвокат сказал, что дело прекращено ввиду отсутствия доказательств, а тут написано, что дело приостановлено... Это, насколько я понимаю, вещи разные...
— Правильно понимаете, — радостно потирая руки, сказал Аристарх Петрович. — До чего же с вами приятно дело иметь!.. Было такое мнение — дело закрыть... Было! Ну, действительно... Ни одного свидетеля... Чернявый исчез аки дым без огня. Эльза Францевна возьми да и укати к себе в Голландию. А ведь подписала уведомление о невыезде... Гуськов — что ни день показания меняет... Ну какой смысл такое дело продолжать? Верно говорю?
Хлебонасущенский зло зыркнул на следователя.
— Но с другой стороны... Я думаю, не просто же так ни с того, ни с сего свидетели исчезают... Тут чувствуется опытная рука... Кто бы это мог быть? А, Полиевкт Харлампиевич?.. Вы что-то сказали?
— Вам показалось, — буркнул Хлебонасущенский.
— Ну, да... Мне послышалось, будто вы назвали фамилию Шпильце...
—- Никого я не называл...
— Покорнейше прошу простить... Примстилось... Да и какое к вашему делу отношение может иметь столь почтеннейшая особа. Амалия Потаповна фон Шпильце известна в Петербурге как высоконравственная попечительница недостаточной молодежи, в особенности девиц самого нежного возраста... Так о чем это я? Склеротическая болезнь... доктора прогнозируют полную потерю памяти... Вспомнил... Так вот, это я ходатайствовал перед вышестоящими начальниками об изменении формулировки... Тут, видите ли, множество преимуществ открывается: во-первых, дело остается у меня, а не сдается в архив и, стало быть, ни одной бумажки из него не исчезнет, во-вторых, вдруг
откроются какие-то новые обстоятельства, я их к делу-то и приколю, и никуда ходить не надо... В-третьих, вдруг объявится свидетель какой-никакой... Ну, тут уж я вас под землей сыщу... Это вы не сумневайтесь.
Хлебонасущенский, как загипнотизированный, смотрел на следователя немигающими глазами. Он как будто окаменел в неудобной позе.
— О чем это вы так глубоко задумались? — вывел его из состояния прострации следователь. — Может быть, готовы сделать какие-нибудь признания?..
Тут Полиевкт Харлампиевич не выдержал, закричал, срываясь на фальцет:
— Никаких признаний вы от меня не дождетесь! Где тут ваши поганые бумажки? — Он размашисто, прорывая бумагу, расписался. — Не увидите вы меня больше никогда! Кончилась ваша власть!..
Аристарх Петрович захихикал, довольно потирая руки.
— Эк вас разобрало!.. Но я не обижаюсь, драгоценнейший... Нервы надо лечить... Я бы вам порекомендовал шиповник заваривать... Есть очень хороший рецепт...
— Идите вы к черту со своими рецептами... Когда я могу покинуть камеру?
— Да в любое время, любезнейший, да хоть прямо сейчас и идите. До свидания. До скорого свидания.
Полиевкт Харлампиевич неуверенно встал, вопросительно глядя на следователя. Он еще не до конца поверил в свалившееся на него счастье.
— Что, прямо сейчас могу идти?
— Какой вы, право. Я же сказал: вы свободны... Ежели у вас вещички в камере остались, я прикажу конвойному — он принесет.
Хлебонасущенский только махнул рукой, мол, какие там вещички, и стремительно вышел из кабинета.
Лицо Аристарха Петровича резко изменилось, словно он снял маску. Оно стало острым, на скулах заходили желваки, глаза сузились, как у китайца. Страшное лицо сделалось у Аристарха Петровича.
Чечевины. Саратовская губерния.
Время потеряло власть над Степаном. Может быть, за год и прибавилось у него морщин, но ни он сам, ни окружающие не замечали их. Очень старые люди стареют незаметно. Тяжело переставляя ноги, шел он в кабинет барина. В руках у него был поднос, на котором лежал конверт.
За двадцать лет дом в Чечевинах много раз переходил от одних хозяев к другим, перестраивался и перекрашивался согласно их вкусам; потом имение попало в государственную опеку и год назад было пожаловано государем князю Николаю за заслуги перед Отечеством.
Планировка и убранство дома даже отдаленно не напоминали родовое гнездо князей Чечевинских. Лишь два портрета в гостиной, те самые, что вывезла мать Анны из Турусовки, отреставрированные гравером Казимиром Бодлевским двадцать лет назад, напоминали о прошлой жизни...
— Вам письмо, ваша светлость, — сказал Степан, входя в кабинет.
Николай посмотрел на адрес, потом на Степана.
— Знаешь от кого?
— Догадываюсь, ваша светлость... Николай разрезал конверт, в нем было два
письма.
— Это Анне Яковлевне отнесешь, — он отдал один сложенный лист Степану, а другой развернул и быстро пробежал глазами.— Кланяется тебе Сергей Антонович. Интересуется, здоров ли.
— Да что мне сделается, — Степан словно засветился от удовольствия. — Он-то как? Золотой человек... Нынче таких и нет... Будете писать ему, так от меня тоже низкий поклон передайте. Ежели, конечно, не в тягость вам, барин...
— Передам, передам... Ступай...
Степан вышел, а Николай углубился в чтение письма.
В кабинет вбежала Анна.
— Николенька! Ты только представь себе! Юлия пишет, что они купили корову! Глаша настояла! А Юлия сама доит. Представляешь? Они нас зовут к себе. Юлия пишет, что там такая красота! Горы, водопады, пропасти!.. Давай поедем... Возьмем ребят... Ваня будет писать этюды, Маше очень полезен горный воздух...