«Писатель из меня никудышный, — решил Полиевкт Харлампиевич. — Однако прибежит. Подумает, что барышня написала. У таких всегда есть надежда, что дочка
вице-губернатора или прокурора в него без памяти влюбится... Предмет, так сказать, уединенных мечтаний...».
Кондитерская Фрея. Саратов.
Кондитерская Фрея была в городе чем-то вроде достопримечательности. Гимназистки и гимназисты шумно обсуждали здесь свои дела; сюда могла зайти молодая девушка без кавалера; пожилые дамы любили посудачить о том, о сём за чашкой горячего шоколада. Кондитерская,славилась своими пирожными и мороженым, политым персиковым вареньем, которое здесь подавали в серебряных вазочках.
Даже в будни у Фрея было много народа и почти все столики заняты.
Хлебонасущенский заказал чаю с пирожными, и расторопный официант в бежевом фраке с бабочкой в мгновение ока уставил его столик тарелками с малюсенькими пирожными всевозможных сортов. Полиевкт Харлампиевич приготовился ждать... Но ждать пришлось недолго. В кондитерскую впорхнул гусарский корнет Стевлов. В доломане с золотым шитьем, в ментике, опушенном мехом, в белоснежных лайковых лосинах он выглядел весьма эффектно. Многочисленные представительницы прекрасного пола перестали болтать, есть и во все глаза смотрели на блистательного корнета, который благодаря своим успехам на сценическом поприще был в городе лицом весьма известным, особенно среди гимназисток и слушательниц женского коммерческого училища.
Делая вид, что восторженный шепот и восхищенные взгляды не доставляют ему никакой радости, корнет отыскал свободный столик, сделал заказ и принялся со скучающим видом оглядывать публику.
«Здесь к нему подходить нельзя, — решил Хлебонасущенский. — Это уж как пить дать себя засветить... И чего это барышни на него глаза пялят? Ни кожи, ни рожи... Посидит подождет, да и уйдет. На воздухе и поговорим».
Корнет нервничал, вертел головой, пристальнее, чем требовали приличия, засматривался то на одну девицу, то на другую, приводя их этим в трепетное волнение.
Просидев таким манером минут сорок, вконец расстроенный корнет расплатился с официантом и вышел из кондитерской.
Приволжский вокзал. Саратов.
Приволжский вокзал стоял довольно далеко от воды и был увеселительным заведением для жителей среднего достатка. Здесь располагались кондитерская Фрея, ресторация Лохина, по выходным играл военный духовой оркестр.
Снаружи вокзал, как забором, был окружен стоящими вплотную деревянными скамейками, выкрашенными охрой. С этих скамеек хорошо было смотреть на Волгу, и если погода стояла ясная, посетители кондитерской непременно несколько времени проводили здесь, любуясь открывающимся видом.
Как ни был расстроен корнет, он все же не отказал себе в удовольствии посидеть на скамейке. Раскинув руки по спинке, заложив ногу за ногу, в покойной изящной позе созерцал он просторные окрестности.
Рядом раздался вкрадчивый голос. Хлебонасущенский обладал редкой способностью совершенно бесшумно ходить, и Стевлов вздрогнул от неожиданности, когда услышал его голос и обнаружил рядом полного лысого господина в черном.
— Красота... Никогда еще не видывал такой красоты, — мечтательным голосом, как бы самому себе, сказал Хлебонасущенский. — Рай, можно сказать, на земле. Северная наша Пальмира, конечно, несравненная красавица, но, как и всякая красавица, холодна, высокомерна и требует к себе постоянного почтения. Саратов же — город для отдохновения души. Вот, ей-богу, доделаю все дела, продам в Петербурге нажитое и куплю домик с видом на реку, с садом крыжовенным и буду целыми днями за самоваром чай гонять и Волгой-матушкой любоваться.
— Вы из Петербурга? — поинтересовался корнет.
— Точно-с... Прибыл по делам наследства.
— Первый раз в Саратове?
— Первый-с...
— Тогда вам здесь смотреть-не пересмотреть!
Как большинство провинциалов, Стевлов испытывал к столичным жителям смешанное чувство: с одной стороны, ему казалось, что они приобщены к таинственной заманчивой жизни, в которую он никогда не проникнет, и оттого испытывал ощущение собственной неполноценности; с другой — корнет отдавал себе отчет в том, что здесь, в провинции, жизнь гораздо более полнокровная, искренняя, несуетная, а люди более доброжелательны и основательны... И от этого испытывал некоторое чувство превосходства над ними.
— Взять хоть бы Липки или сад Очкина. Такой садовой архитектуры вы не то что в России, в мире больше не встретите. А Кафедральный собор, а мечеть на Нижней улице, а мужской монастырь! Все, в некотором роде, достопримечательности.
— Рад бы все осмотреть, — развел руками Хлебонасущенский, — но ограничен временем. С наследством волокита... Да еще имею поручение от одной весьма уважаемой особы разыскать гусарского корнета по фамилии Стевлов.
Корнет остолбенел. Он смотрел на Хлебонасущенского пытаясь понять, разыгрывает его этот господин или, впрямь, на свете бывают немыслимые совпадения.
— Вы действительно из Петербурга? — спросил он недоверчиво.
— Не сомневайтесь... А поручение имею от известной вам генеральши Амалии Потаповны фон Шпильце.
Из Стевлова словно выпустили воздух, как из надувной игрушки.
— Я все заплачу, все до копейки... Но сейчас я стеснен... Я прошу отсрочки... Еще на полгода, — забормотал корнет.
— Никто с вас денег и не просит, — дружелюбно остановил его Полиевкт Харлампиевич, и корнет, облегченно вздохнув, расправил плечи. Переход из одного состояния духа в прямо противоположное совершился у него мгновенно. Теперь он снова обрел прежнюю самоуверенность и прекраснодушное настроение.
— С деньгами можно повременить, — повторил Полиевкт Харлампиевич. — Амалия Потапов-на известна в Санкт-Петербурге своим исключительным бескорыстием... Всем помогает... Любую заблудшую душу берет под крыло... Но уж и ей в ее надобностях никто отказать не смеет... Вот и вас тоже просит о небольшом одолжении...
— Я готов... Чем могу... В силу скромных возможностей...
— Как хорошо! — умилился Хлебонасущенский. — Как прекрасно! Я от вас другого ответа и не ждал, Михаил Юрьевич.
И снова сомнения, не розыгрыш ли учинил с ним этот загадочный господин, овладели Стевловым.
— Да как вы узнали-то, что я?.. — Корнет осекся на полуслове, хлопнул себя по ляжкам и оглушительно захохотал.— Так это вы мне письмо прислали?! — наконец догадался он. — А я-то вообразил бог знает что!
Корнет смеялся столь заразительно, что Хлебонасущенский невольно стал хохотать вместе с ним.
— С кем имею честь? — с трудом подавляя смех, спросил Стевлов.
— Называйте меня Кузьмой Филимонычем, — представился Полиевкт Харлампиевич.
— Очень приятно... Ну, а обо мне, я вижу, вы все знаете... Представляться нет необходимости. Так что же за надобность во мне у Амалии Потаповны?
Хлебонасущенский ответил не сразу, был он мастер на паузы, не хотел лишать себя удовольствия от этого разговора.
«Беззаботен корнет, порхает как мотылек, не подозревает, что через мгновение забьется в паутине, которую я ему аккуратненько плету, застонет, запросит пощады», — со сладострастием думал он.
— Скажите, корнет, должен убивец нести наказание? Справедливо ли, что неотмщенным остается преступление, лишившее двух сироток отца и кормильца?.. — патетически произнес Хлебонасущенский.
— Вы какие-то странные вещи говорите, уважаемый...
— Кузьма Филимоныч, — подсказал Хлебонасущенский.
— ... уважаемый Кузьма Филимоныч. Какие тут могут быть вопросы! Есть суды, полиция, закон, наконец...
— А если закон молчит, а полиция бездействует... Если преступник чувствует себя безнаказанно, процветает и благоденствует... Что должны делать порядочные люди? — Полиевкт Харлампиевич почувствовал, что несколько переборщил с трагизмом в голосе, и мысленно обругал себя.