Очередную встречу с корнетом Хлебонасущенский назначил на понедельник в саду Очкина. В будни здесь бывало мало народу, скамейки стояли далеко друг от дружки вокруг клумб, окаймленных густым кустарником, так что с одной скамейки нельзя было увидеть того, кто сидит на другой, соседней.
Стевлов явился ровно в три, как и было условлено. Полиевкт Харлампиевич опоздал минут на пятнадцать. Вообще-то, он пришел в сад раньше корнета, но не подошел к нему сразу, а некоторое время бродил по дорожкам, резко менял направления, присаживался неожиданно на скамейки, делал все, чтобы обнаружить слежку. Не заметив ничего подозрительного, он подсел к Стевлову.
— Погода какая стоит — просто благодать! — сказал Полиевкт Харлампиевич. — У меня с некоторых пор сердце в плохую погоду шалит. Старость — не радость...
Стевлов молчал.
— Не расположены к беседе, ваше благородие? Тогда я прямо, по-стариковски: решились?
— Решился, — ответил корнет.
У Хлебонасущенского будто гиря с души свалилась.
— Ну, вот и славненько!.. Вот и хорошо!.. Теперь надобно все самым обстоятельным образом обговорить... Первым делом я должен вам человечка этого показать. Это мы не будем в долгий ящик откладывать... Сегодня же и прогуляемся на Бабушкин взвоз. Не возражаете?
— А вексель? — спросил Стевлов.
— Что вексель? — не понял Хлебонасущенс-кий. — Ах, вексель... Как дело сделаете, так я его сразу порву.
— Обманете, — глухо сказал корнет.
— Господь с вами... Зачем мне вас обманывать? Мне-то какая от этого польза? Вексель не мой, а Амалии Потаповны...
— Все равно обманете. — Корнет преувеличенно внимательно глянул на Полиевкта Харлампие-вича. — Ведь как ловко придумали: мало того, что убийцей меня сделаете, так еще и долг на мне оставите... И никакой вы не Кузьма Филимоныч! Верно? Вы после дела исчезнете, аки дым без огня. А через год какой-нибудь Филимон Кузьмич вынырнет, и опять — с векселечком. А я по нему уже тысяч сорок должен буду.
Хлебонасущенский ощутил неприятный холодок в животе.
— Так вы вправду решились? — переспросил он.
— Порвите вексель. Потом будем всё, как вы изволили сказать, обговаривать...
— Нет, это никак нельзя, — всполошился Хлебонасущенский. — Так дела не делают... Это уж ни на что не похоже... Сначала дело, а уж потом — вексель.
— Не верите мне, Филимон Кузьмич. — Стевлов сознательно переставил имя и отчество, но По-лиевкт Харлампиевич был начеку:
— Кузьма Филимоныч, — поправил он корнета.
— Вы мне, стало быть, не верите, а я вам должен верить. У вас на лице написано, что вы мерзавец и плут. Не сошел же я, любезный, с ума, чтобы вам верить.
Хлебонасущенский изобразил на лице скорбную обиду:
— Странный, ваше благородие, у нас разговор получается. Не хотите, так прямо и скажите... А мы уж решим, когда опротестовать векселек... Может, завтра и начнем, помолясь...
— Начинайте, любезный... Хотите — завтра, хотите — сегодня. Я же вам сказал: я решился. На опротестование решился... И еще на это!
Стевлов влепил Хлебонасущенскому увесистую пощечину. Полиевкт Харлампиевич в страхе заслонил лицо руками, ожидая новых ударов.
— Как насчет сатисфакции? Куда прикажете прислать секундантов? — издевательски поинтересовался Стевлов.
— Каких секундантов?! Вы с ума сошли...
— Нет. Просто не мог отказать себе в удовольствии.
— Вы еще пожалеете... Сильно пожалеете.
— Пшёл вон... — брезгливо сказал корнет. Хлебонасущенский вскочил и попятился, все
еще прикрывая лицо руками.
— Чужую жизнь ни в грош не ставишь, а за свою дрожишь... Пришибить бы тебя, да рук марать не хочется.
— Ваше благородие! — Полиевкт Харлампиевич сильно струсил. — Пощадите старика... Болен... Колики и геморрой...
Он еще пару шагов пятился от Стевлова, потом повернулся и, нелепо подпрыгивая, побежал по дорожке.
Чечевины. Саратовская губерния.
Маша выехала из города на рассвете и уже часам к десяти была в Чечевинах. Вся семья собралась в кабинете Николая.
Николай очень серьезно отнесся к рассказу племянницы. Амалию Потаповну здесь знали хорошо и понимали, что Стевлову грозит нешуточная опасность.
— Хорошо бы узнать, от кого Шпильце задумала избавиться руками корнета, — сказал Николай.
— Мне показалось, что он еще сам этого не знает, — промолвила Маша.
— Может быть, это касается нашего семейства? — высказала предположение Анна.
— Возможно, — не очень уверенно согласился с сестрой Николай. — Нужно срочно повидать корнета. Судя по тому, что ты рассказала, Маша, он возбужден и готов натворить непоправимые глупости...
— Может быть... Тридцать тысяч... Где взять такую прорву денег? — воскликнула Маша.
— У меня есть ценные бумаги, от папеньки... Я вам говорил, Николай Яковлевич, помните?... Если их продать... Там тысяч на двадцать пять... Остальные соберем как-нибудь, — предложил Ваня.
Маша благодарно посмотрела на него.
— Деньги сейчас не главное. Главное — встретиться с корнетом. В кабинете стало тихо, все смотрели на Николая, ждали его решения.
— Надо немедленно ехать в город, — решил Николай и позвал:
— Степан! Явился Степан.
— Вели седлать Янычара. В город еду.
— Слушаюсь, барин.
— Где мне искать корнета? — спросил Николай у Маши.
— Я поеду с вами, дядя, — твердо сказала Маша. — Степан, вели оседлать Рябинку.
— Вот еще! — заворчал Степан. — Моду взяли... Старая княгиня небось и подумать об таком не позволила б...
— Иди, Степан, — распорядился Николай. — Делай как приказано.
— Слушаюсь, барин. Все встали...
— Иван, ты в доме за старшего. С тебя весь спрос... Из дома не отлучайся... — Николай выдвинул ящик письменного стола. — Здесь пистолеты... Заряжены... Я надеюсь на тебя.
— За нас не беспокойся, Николенька, — проговорила Анна. — Поезжайте и будьте осторожны. — Она быстро перекрестила брата и дочь.
Дорога.
За год, проведенный в Чечевинах, Маша стала весьма порядочной наездницей. Ее низкорослая сухонькая Рябинка ни на шаг не отставала от вороного могучего Янычара.
По полю шли галопом, в лесу перешли на рысь, поехали рядом.
— Поедем сразу в полк? — спросил Николай у племянницы. Маша кивнула.
— Ты, случаем, не знаешь, где квартирует корнет?
— Не знаю. Он из местных... Саратовский. Слышала, живет где-то у тетки. В маленьком домике. Очень бедно.
— В полку должны знать.
— Боюсь, нам будет нелегко объяснить офицерам причину наших поисков... Должно быть, они несколько удивятся, — высказала свои сомнения Маша.
Некоторое время ехали молча, потом Николай заговорил:
— Двадцать лет назад это случилось, под аулом Ножай-юрт... Корнет Красильщиков шесть верст тащил на себе тяжелораненого поручика Чечевинского и тем спас ему жизнь... Шесть верст по горным тропам...
— Полковой командир Красильщиков и тот корнет — одно и то же лицо? — спросила Маша.
Николай кивнул.
Дом Шеншеева. Саратов.
Долли очень обрадовалась, когда слуга доложил:
— Корнет Стевлов... Прикажете принять?
— Проси... — И пошла навстречу корнету, радостно улыбаясь.
— Вы и представить не можете, как я рада вас видеть...
— Я, Дарья Даниловна, тоже весьма рад... У меня сегодня увольнительная. Вот я и решил...
— Замечательно решили! Пообедаете у нас. Иван! — позвала она слугу. — Вели накрывать на стол.
— Увольте, Дарья Даниловна. Я, собственно, на минутку... У меня важное дело... А Марья Дмитриевна у себя?
— Маша с утра пораньше отправилась в Чечевины.
— Ах, какая незадача, — расстроился корнет и стал похож на обиженного ребенка. — Мне так надо было ее повидать!
— Она из-за вас уехала, Мишенька!
— Из-за меня?! — изумился Стевлов.
— Вы наговорили ей какие-то страшные вещи...