— Иди, Маша... Тебе этого видеть не нужно, — сказал он, силком выводя ее из дома. — Мы не успели...
Маше и Николаю еще часа два пришлось пробыть в Глебучем овраге. Нужно было заявить в полицию... Вместе с квартальным надзирателем и полицейским доктором подписать протокол...
Мальчишек послали за теткой Дарьей. Она души не чаяла в племяннике и, увидев его, рухнула без памяти. С трудом привели ее в чувство. Оставив денег и пообещав принять участие в хлопотах, связанных с похоронами, Николай и Маша снова поскакали в казармы полка.
Новые казармы. Саратов.
Полковник Красильщиков, хоть и повидал на своем веку всякого, страшную новость о гибели корнета Стевлова перенес тяжело. Ему стало плохо с сердцем, и пришлось адъютанту отпаивать его настоем валерианового корня.
В полку все, от рядового солдата до офицера, скорбели о смерти корнета. Никто не мог понять, что явилось причиной его рокового поступка. Всегда веселый, беззаботный, доброжелательный, он был всеобщим любимцем, и известие о его гибели поразило всех как гром среди ясного неба.
Когда Николай и Маша вышли из расположения полка, на улице были уже густые сумерки. Отвязав от коновязи лошадей, они не торопились на них садиться. Только сейчас почувствовали они чудовищную усталость. Равнодушие и душевная пустота овладели ими... Не было никаких желаний, кроме одного: немедленно лечь, заснуть, забыться...
— К Долли? — спросил Николай племянницу.
— Куда же еще? — пожала плечами Маша.
— Я тебя провожу...
— Не оставляйте меня одну, — взмолилась Маша. — Дом у Долли просторный, комната для вас найдется...
— Посмотрим... Там видно будет...
Дом Шеншеева. Саратов.
Долли все знала... Самоубийство корнета стало для нее страшным ударом. Сознавать, что за час до его гибели она шутила над ним, пела ему легкомысленные куплеты, обижалась на него и ничего, ровным счетом ничего не сделала, чтобы помочь ему, было невыносимо. А ведь могла помочь! Могла дать ему эти проклятые деньги. Что такое тридцать тысяч, когда на другой чаше весов человеческая жизнь!
Долли обрадовалась Маше и Николаю. Одна, в пустом доме, где, кроме слуг, никого не было, она чувствовала себя очень неуютно.
Ужинали молча. Сразу после ужина Маша, сославшись на усталость, ушла в свою комнатку в мезонине. Николай и Долли перешли в гостиную.
— Он был здесь, в этой комнате, за час до того как... — Долли не смогла выговорить страшные слова.
Но Николай все понял.
— А я была занята собой, только собой. Его состояние меня абсолютно не интересовало... Мне было хорошо, значит, всем должно быть хорошо. Я смеялась над ним, пела ему куплеты, напропалую кокетничала... А мне надо было всего один раз внимательно заглянуть ему в глаза!
— Не корите себя, Дарья Даниловна. Вы ни в чем не виноваты... Корнет был, видимо, славный человек, его все любили... Но он взрослый мужчина, он должен был сам отвечать за себя...
— Вы не знали Мишеньку, — горячо возразила Долли. — Это был совершенный ребенок... К нему все так и относились...
— Дети в конце концов вырастают и становятся взрослыми.
— Нет, есть люди, которые всю жизнь остаются детьми...
Они замолчали. Через распахнутые окна в комнату проникали звуки ночной Волги: невнятные крики грузчиков и рыбаков, плеск волн о дебаркадер, скрип уключин весельных барок...
— Сыграйте что-нибудь, — попросил Николай.
— Что?
— Из Бетховена...
Долли села за фортепьяно. Зазвучал Бетховен...
Николай подошел, встал напротив, опершись на инструмент. Божественные, светлые и трагические звуки «Лунной сонаты» заполнили комнату.
Внезапно Долли прекратила играть:
— Простите, не могу... Пойду, попробую заснуть... Вам постелили в кабинете папа.
Когда Долли проходила мимо, Николай вдруг крепко взял ее за плечи, притянул ее к себе.
— Я все время думаю о вас, — тихо сказал он.
— Я тоже...
— Но я гожусь вам в отцы...
— Это совсем неплохо...
— Я ничего не могу с собой поделать...
— И не надо... — тихо сказала Долли.
— Значит, я могу рассчитывать?..
— Зачем вы спрашиваете? Вы же всё видите сами...
— Мне нужно поговорить с вашим батюшкой...
— Поговорите. — Долли прижалась к Николаю, поцеловала его в губы. — Как странно... Горе, радость... Я пойду?
— Спокойной ночи, — сказал Николай. Долли выскользнула из его объятий и не оглядываясь вышла из комнаты.
Гостиница «Европа». Саратов.
Полиевкт Харлампиевич сидел за утренним кофе, просматривал газеты. В глаза ему бросилось маленькое сообщение, опубликованное в «Саратовских полицейских ведомостях»:
«Офицеры Н-ского гусарского полка с прискорбием сообщают, что в четверг в три часа пополудни на Старом кладбище состоится гражданская панихида и похороны безвременно ушедшего из жизни корнета Михаила Стевлова».
Он прочитал сообщение два раза кряду и понял, что, коли нет сведений об отпевании в церкви, стало быть, речь идет о самоубийце. Ему стало жалко корнета. Несмотря на пощечину, полученную от Стевлова, Полиевкт Харлампиевич почему-то испытывал к нему симпатию. Своей вины в его смерти он не видел, виня во всем Амалию Потаповну.
Уж какими только словами он не называл ее...
И еще он понял, что теперь Чернявым придется заниматься ему самому... Нанять кого-то в незнакомом городе — дело не простое, да и к тому же появится новый свидетель. Овчинка выделки не стоит. Значит, надо самому.
Сразу заболело сердце, пришлось пить настой валерианового корня. Стало нестерпимо жалко себя; он заметался по номеру, повторяя вслух бесконечное число раз одну и ту же фразу: «Что же теперь делать?»
Улицы Саратова.
В два часа Полиевкт Харлампиевич вышел из гостиницы «Европа», нанял извозчика и приказал ехать на Старое кладбище. Если бы его спросили, зачем он туда едет, он не смог бы ответить ничего вразумительного. Почему-то его неотвратимо тянуло в последний раз увидеть корнета.
Извозчик медленной рысью ехал по Немецкой улице. Погода была солнечная, верх коляски откинут, и Полиевкт Харлампиевич с удовольствием осматривал здания, прохожих.
Вдруг ему показалось, что он сходит с ума. Навстречу по тротуару фланирующей походкой, поигрывая тросточкой, шел следователь Аристарх Петрович. Он заметил Хлебонасущенского, дружески улыбнулся и поприветствовал его, приподняв котелок.
Старое кладбище. Саратов.
Корнета хоронили возле кладбищенской ограды. Собралось много разношерстного народа: офицеры, гимназистки, чиновники... Многие плакали.
Несколько прочувствованных слов сказал у гроба полковой командир Красильщиков, выступили два оратора из публики.
Хлебонасущенский затесался в толпу... Он и предположить не мог, что столько людей придет проститься с корнетом. Он плохо слышал выступления ораторов: голова его лихорадочно исчисляла варианты причин, по которым в Саратове появился Аристарх Петрович. Он так глубоко погрузился в размышления, что лишь со второго раза услышал просьбу молодой женщины с огромным букетом роз в руках пропустить ее к гробу.
Полиевкт Харлампиевич посторонился и увидел Машу. Она шла под руку с Долли Шеншеевой, которую Хлебонасущенский видел пару раз в доме Шадурских. Чуть позади них шел граф Каллаш.
У Полиевкта Харлампиевича закружилась голова, ноги стали ватными. Он не мог отвести глаз от Маши, все окружающее перестало для него существовать. Ради этой женщины он с превеликой готовностью отдал бы все, что имел, стал бы нищим, лишь бы иметь счастье видеть ее.