— Так вот, я перевез ее в свой дом, чтобы обеспечить лучший уход... А про баронессу в свете рассказывают бог весть что... Скандал... Особенно усердствуют те, у кого дочери на выданье... Я ведь считался завидным женихом.
— Как люди любят лезть в чужую жизнь... Никогда этого не понимала!
— Не будем их судить, дорогая Амалия Потаповна...
— Вы правы... Как себя чувствует баронесса?
— Она на пути к полному выздоровлению.
— Еще бы! Такой доктор! Я ей немного завидую... Не хотелось бы показаться чересчур любопытной, но по праву более опытного человека позвольте задать вам вопрос.
— Готов отвечать, как на исповеди...
— Зачем вам столь откровенно надо шокировать общество? Не правильней бы было снять квартирку где-нибудь на Васильевском острове и поместить баронессу туда... Таким образом, ни ее, ни ваша репутации не пострадали бы...
Загурский ответил не сразу.
— Видите ли, Амалия Потаповна, я не могу понять, почему врач не может предоставить кров больной женщине. Что в этом предосудительного?
— Согласитесь, Платон Алексеевич, баронесса — необычная больная, а вы — не обычный доктор... Каковы планы баронессы?
— Ее планы я еще не знаю. Мои же планы относительно баронессы весьма определенны.
— Да?! — насторожилась Шпильце. — И каковы они, если не секрет?
— Это секрет для всех, кроме вас, Амалия Потаповна. Я бы хотел, чтобы она стала моей женой.
— Вот как?! — удивлению Амалии Потаповны не было границ. — А она знает о ваших намерениях?
— Знает...
— И как она к ним относится?..
— Она решила несколько времени подумать...
— Как можно тут думать? — воскликнула Шпильце. — Она непременно согласится... Уверяю вас...
— Был бы счастлив...
— Представляю себе, какой переполох случится в обществе... Вы не боитесь, Платон Алексеевич?..
— Не боюсь... Смею даже полагать, что число великосветских пациентов у меня увеличится... Хороший доктор, по их убеждению, и должен обладать рискованной репутацией... Особенно это ценят дамы.
Принесли кофе; генеральша разлила его в чашки. Кофе был хорош... Платон Алексеевич с видом знатока, прежде чем сделать глоток, вдохнул аромат и остался весьма доволен.
— Сливки? — предложила Шпильце.
— Ни в коем случае. Такой кофе нельзя мешать ни с чем... Возможно, Амалия Потаповна, я в ближайшее время покину Петербург месяца на полтора.
— Вот как?
— Хотел бы отдохнуть где-нибудь за границей. Да и баронессе следует продолжить лечение... Ей необходим горный воздух...
— Такая поездка стоит кучу денег, — сказала генеральша.
— Это, разумеется, проблема, — согласился с ней Загурский, и в разговоре возникла пауза.
— Помнится, вы как-то говорили мне, что у вас есть определенный интерес в Швейцарии. Вы еще упоминали маленькую горную деревушку... Дай Бог памяти... Лихтендорф, если не ошибаюсь...
Шпильце с нескрываемым восхищением посмотрела на Загурского.
— У вас замечательная память, господин Загурский.
— Ваш интерес не пропал? — спросил профессор.
— Нет...
— Может быть, я мог бы помочь вам... Я, Амалия Потаповна, человек откровенный... Как и положено доктору... Мы с вами договаривались создать ассоциацию. А между ассоциаторами отношения должны быть прямые... Я выполняю
ваше поручение, вы оплачиваете поездку.
Шпильце засмеялась.
,— Как изменились нравы! Лет двадцать назад мы бы с вами целый вечер ходили бы вокруг да около, прежде чем вы осмелились сделать такое предложение... В Россию наконец начинает проникать европейский практицизм.
— Это хорошо или плохо? — спросил Загурский.
— Кто знает... Русские любят повторять: что для русского хорошо— немцу смерть... Или наоборот, не помню. А вы уверены, дорогой друг, что сможете выполнить мое поручение?
— Чем быстрее вы мне его изложите, тем быстрее получите ответ.
— Хорошо, — после некоторого раздумья произнесла Шпильце. — Надеюсь, все, что вы услышите здесь, останется между нами.
— Можете положиться на меня, как на себя, — торжественно произнес Загурский.
— Ну, слушайте. Года два назад один светский повеса заключил пари на женщину. — Шпильце сделала паузу, чтобы посмотреть, какое впечатление ее слова произведут на Загурского, но не заметила и тени удивления на его лице. — Выиграть пари он не мог: женщина была старомодно воспитана, у нее был муж, двое детей, а у повесы не было никаких качеств, кроме самоуверенности и наглости... И еще... Этот молодой развратник был богат.
— Можете не продолжать, — остановил Шпильце Загурский, — мне известна эта история.
— Откуда? — удивилась Шпильце.
— Из дневника доктора Катцеля...
Амалия Потаповна была неприятно удивлена: «Интересно, что еще он знает из дневника?»
— Ну, что ж... — сказала она. — Это даже к лучшему, что вы знаете все подробности.
— Я знаю, Амалия Потаповна, то, чего не знаете даже вы...
— Вот как? И что же именно?
— Ну, например, вы не знаете, каким образом Юлия Николаевна Бероева, похороненная на Митрофаньевском кладбище, оказалась живой и здоровой. Ведь не знаете?
— Расскажите, сделайте милость, — попросила Загурского генеральша. — Мне это и впрямь весьма интересно.
— Непременно расскажу, но в другой раз... Сейчас меня интересует ваш интерес...
Амалия Потаповна не смогла скрыть недовольство:
— Экий вы, Платон Алексеевич... Я с вами полностью откровенна, а вы скрытничаете... Нехорошо... Ну, что ж, раз начала... В настоящее время Юлия Николаевна живет в швейцарской деревне Лихтендорф вместе с мужем Сергеем Антоновичем Ковровым и двумя детьми от первого брака.
— Понятно... А что бы вы хотели от меня?
— Я слышала, что у Юлии Николаевны плохо с нервами. Еще бы! Пережить такие потрясения... Я удивляюсь, как она еще считается нормальной. Мне думается, вам было бы интересно познакомиться с ней и попробовать поправить ее здоровье. Ну, а уж коли у вас не получится, стало быть, ни у кого во всем мире не получится.
Амалия Потаповна замолчала, ожидая, что ответит доктор, но Загурский не торопился с ответом. Наконец, он проговорил:
— Как я понял вас, Амалия Потаповна, вы хотите, чтобы я поехал в Лихтендорф, познакомился с четой Ковровых и начал лечение Юлии Николаевны. Так?
— Совершенно верно, Платон Алексеевич...
— Видимо, вы также хотите, чтобы результатом этого лечения была бы ее полная невменяемость. Правильно я вас понял?
— Что вы? Господь с вами, —всполошилась Амалия Потаповна. — Какие страшные вещи вы говорите... Да, я полагаю, это и невозможно... Из здорового человека не сделаешь невменяемого...
— Вы прекрасно знаете, что сделать это достаточно просто, но такие услуги, Амалия Потаповна, стоят весьма недешево. Я знаю, что покойному доктору Катцелю вы заплатили за труды в этом деле три тысячи ассигнациями. Это безжалостная эксплуатация людей науки! Признайтесь, что вы заработали втрое больше...
— У вас, Платон Алексеевич, странная манера разговаривать. Невозможно понять, когда вы шутите, а когда говорите серьезно.
— Разумеется, я шучу. Хотя в каждой шутке есть доля шутки.
— Не поняла... Какая доля? — насторожилась Шпильце.
— Я это к тому, что непременно подумаю над вашим предложением.
— Так вы не говорите «нет»? — обрадовалась Шпильце.
— Я очень редко говорю «нет», — сказал Загурский. — В особенности дамам. Мне в ближайшее время понадобится много денег. Я не хочу, чтобы моя жена испытывала неудобства. Я подумаю, и мы еще поговорим об этом. А сейчас позвольте откланяться... Дела...
Дом Загурского. Петербург.
Наташа не спала всю ночь. Когда Загурский предложил ей стать его женой, она подумала, что он нелепо шутит над ней; но он ушел, и она вдруг поняла, что он не шутит, что у него действительно самые серьезные намерения. От осознания этого ей стало совсем невмоготу. Нельзя сказать, что она была совершенно равнодушна к доктору. Нет, она