— Двадцать пять... И расписка на остальные... Шпильце недобро усмехнулась:
— Какого содержания расписка?
— Обычная расписка... Примерно такого содержания: «Дана господину Загурскому в том, что ему будут выплачены оставшиеся двадцать пять тысяч за пользование госпожи Бероевой, приведшее ее к полной невменяемости». Дата и подпись.
— Иногда мне кажется, что у вас, дорогой Платон Алексеевич, что-то с головой... Делать такие предложения...
— Шутка, Амалия Потаповна, — заразительно расхохотался Загурский. — Готов поверить вам на слово.
Амалия Потаповна обидчиво поджала губы.
— Странные у вас шутки, Платон Алексеевич...
— Мы, медики, любим пошутить... — не унимался Загурский. — Тут намедни мой ординатор взял в морге отрезанную женскую голову с роскошными распущенными волосами и явился к одной полковнице... А у той в это время были гости...
Шпильце стало дурно, она побледнела, дыхание сделалось шумным и прерывистым. Загурский заметил это и дал ей понюхать флакончик с нашатырем, который всегда носил с собой.
— Прошу простить... Не предполагал в вас такой чувствительности... Давайте обсудим детали предстоящего дела...
— Можно в другой раз? — взмолилась Шпильце. — Мне не по себе.
— Разумеется. — Загурский откланялся. После его ухода Амалия Потаповна довольно
долго сидела с закрытыми глазами. Наконец, стряхнув оцепенение, позвонила. Явился слуга.
— Позови того... из соседней комнаты...
Слуга вышел, и сразу в комнату, подобострастно согнувшись, вошел дурно одетый господин со стертым лицом.
— Как тебя величать, голубчик? — брезгливо спросила Амалия Потаповна.
— Зовите попросту — Гусь, ваше превосходительство. Меня так все называют.
— А имя у тебя есть?
— Никак нет, ваше превосходительство...
— Видел господина, который только что был у меня?— спросила Шпильце.
— Так точно...
— Он на Литейном живет в собственном доме...
— Как же-с... Господин Загурский, профессор...
— Так ты его знаешь? — удивилась Амалия Потаповна.
— У нас работа такая... Известных людей надо знать.
— У Загурского хранится тетрадочка одна... Ежели бы ты мне ее принес, я бы тебе за нее рубликов сто дала...
— А что за тетрадочка, позвольте полюбопытствовать?
— Да примерно вот такая. — Амалия Потаповна протянула Гусю тетрадь в кожаном переплете.
Гусь открыл тетрадь и спросил:
— Это по-каковски написано?
— Тебе не все равно? По-китайски.
— Хотелось бы полюбопытствовать, ваше превосходительство, где сия тетрадочка может содержаться...
— Ишь ты какой! — грубо сказала Шпильце. — Если бы я это знала, я бы тебе вдвое меньше дала. Одно могу сказать: в четверг у Загурского свадьба.
— Женится, стало быть, доктор, — почему-то обрадовался Гусь.
— На венчании будут слуги... Дом останется без присмотра. Понял? Как там тебя?
— Гусь, ваше сиятельство...
— Тьфу... Ну и имечко, — сердито проговорила Шпильце.
— Хорошо бы задаточек, ваше высокопревосходительство.
Шпильце вынула из шкатулки ассигнацию и брезгливо протянула Гусю. Тот с необыкновенной ловкостью завладел ассигнацией, припал к руке генеральши и пятясь вышел.
Шпильце брезгливо посмотрела на свою руку, вызвала горничную и велела подать прибор для умывания.
Церковь. Петербург.
Загурский и Наташа венчались в маленькой деревенской церкви неподалеку от Павловска. Свидетелями и гостями были знакомые врачи да слуги Загурского.
Наташа была в белом подвенечном платье, без украшений. Она еще не оправилась после болезни, и у нее был такой вид, словно она сосредоточилась на мучающей ее сильной боли внутри. Ее черные глаза казались огромными на белом лице и сверкали таинственным блеском в свете множества свечей, горевших в церкви.
Загурский в черном фраке с белой хризантемой в петличке выглядел необычно торжественным, серьезным и сосредоточенным. Изредка он бросал на Наташу быстрые тревожные взгляды, и она, замечая их, поворачивала к нему голову и виновато улыбалась, как бы говоря: «Ну и хлопот у вас со мной, Платон Алексеевич! Но, пожалуйста, не беспокойтесь. Все будет хорошо, я все выдержу».
Дом Загурского. Петербург.
Кабинет Загурского располагался на первом этаже, и Гусь проник в него через окно. По странной случайности одно из окон оказалось не запертым на задвижку, и ему не пришлось даже вырезать стекло.
В кабинете шторы были задвинуты, и потому царил полумрак. Гусь постоял немного, привыкая к сумеркам, прислушался. В доме — тихо. Аккуратно ступая, чтобы случайно не сдвинуть мебель. Гусь подошел к двери, надавил слегка на нее и с удовольствием отметил, что дверь заперта.
Долго искать тетрадь ему не пришлось. Она лежала на самом видном месте, венчая стопку книг на письменном столе. Гусь внимательно осмотрел ее, тетрадь была заполнена такими же иероглифами, какие показывала ему генеральша. Он сунул тетрадь во внутренний карман сюртука и тем же путем, через окно, выбрался наружу, не забыв прикрыть за собой оконную створку.
Перед сном Загурский зашел к Наташе. Она сидела в пеньюаре перед зеркалом.
— Как себя чувствуете? — спросил Загурский.
— Спасибо, хорошо... Устала немножко...
— Послезавтра мы уезжаем; я закончил в Петербурге все дела.
— Я хочу вас поблагодарить, Платон Алексеевич.
— За что? — искренне удивился Загурский.
— За все... Вы умеете быть ненавязчивым... Это очень ценное свойство... У вас есть вкус... Деликатность...
— Что вы! Не далее как третьего дня одна дама сказала мне, что я грубиян и циник.
— Каждая дама имеет право иметь свой взгляд на вас...
— Может быть... Но эта дама претендует на то, чтобы руководить общественным мнением, она создает и разрушает репутации.
— Кто же это? Как зовут эту даму?
— Амалия Потаповна фон Шпильце.
— А-а-а! — протянула Наташа. — Известная особа... У вас с ней есть общие дела?
— Ну, во-первых, я пользую ее как домашний доктор... Во-вторых, мой покойный друг, доктор Катцель, служил ей... В-третьих, эта дама сегодня прислала ко мне в кабинет вора...
— Зачем?
— Она знала, что все мои люди будут на нашем венчании в церкви, и решила воспользоваться этим, чтобы украсть дневник доктора Катцеля.
— Для чего ей это понадобилось?— спросила Наташа.
— В этом дневнике много таких сведений, что узнай о них следователь, Амалии Потаповне долгие годы пришлось бы провести в каторге, вместе с убийцами и ворами.
— Ей удалось получить дневник?
— Она уверена, что удалось...
— Как вас понимать?
— Я подсунул ее человеку фальшивку... Чепуху... Бессмыслицу, написанную китайскими иероглифами.
— Почему именно китайскими иероглифами и почему он взял эту фальшивку, как вы изволили сказать?
— Да потому, что я убедил генеральшу, что доктор Катцель вел свой дневник на китайском языке...
— И она поверила этой глупости? — удивилась Наташа.
— Чтобы люди поверили лжи, она должна быть чудовищна, — сказал Загурский.
— У доктора Катцеля действительно был дневник?
— Был... И писал он его на немецком, это был его родной язык. Доктор был неизлечимо болен и предчувствовал свой конец... Он переслал дневник мне в Москву.
— Генеральша обнаружит подлог...
— Никогда. Она же не владеет китайским! Значит, ей нужно приглашать переводчика. А откуда она знает, что в дневнике? Переводчик может стать новым свидетелем... Нет. На это она не пойдет... Да у нее и тени сомнения нет, что в ее руках оказался подлинный дневник доктора Катцеля.
— Вы — коварный человек, — улыбнулась Наташа. — Вас следует опасаться.