Юзич так произнес слово «позарез», что у Хлебонасущенского по спине побежали мурашки.
— Ты ему адрес мой сказал? — спросил он.
— Откуда мне его знать... Да и знал бы, не сказал.
— Разумеется, не сказал бы... Если б Гусь мало дал...
— Обижаете, Полиевкт Харлампиевич...
— Шучу, Юзич... Жизнь такая: не пошутишь — совсем каюк... Ты меня куда-нибудь в уголок посади. Ко мне гость должен прийти...
Юзич позвал старшего полового, шепнул ему на ухо.
— Мы вас, Полиевкт Харлампиевич, в отдельный кабинет поместим.
— Гость-то мой как меня найдет?
— Не извольте беспокоиться... Все будет в лучшем-с виде, — ответил половой.
Как только в зале появился Понырин и растерянно стал осматривать редких посетителей, отыскивая Хлебонасущенского, половой подскочил к нему:
— Не Полиевкта ли Харлампиевича, ваше благородие, изволите искать?
— Его самого...
— Прошу покорнейше за мной... — Половой, почтительно склонившись в полупоклоне, быстро засеменил между столиками к двери, ведущей в отдельные кабинеты.
— Ох и жара, не приведи, Господи... — утирая пот со лба, пожаловался Понырин.
— Рюмочку? Закусить? Осетринка горячего копчения, икорка паюсная, грибочки, — соблазнял Понырина Полиевкт Харлампиевич.
— Кваску бы со льда, — жалобно попросил Понырин.
— Как раз только что принесли, — обрадовался Хлебонасущенский и налил Понырину квасу.
Тот залпом выпил и блаженно откинулся на спинку стула.
— Хорошо-с... Как же хорошо-с... Оно, конечно, всякие крем-соды, оранжи да лимонады — напитки мудреные, но все же не для нас, мужиков. Ими пускай дамы тешатся... А нам подавай квас. Первейший напиток... Хочешь — так пей, хочешь — окрошку стругай... Напиток богов. Теперь можно и рюмочку!
Чокнулись, выпили, закусили осетринкой.
— Как мои дела? — осторожно спросил Хлебонасущенский.
— Три дня крутился как уж на сковородке, но, благодаренье Богу, все, кажется, успел...— Понырин вытащил из потертого портфеля два пухлых конверта. — Здесь деньги за именные и пятипроцентные билеты. Извольте перечесть... Удалось реализовать по самому выгодному курсу. Всего на сумму в восемьдесят три тысячи двести сорок три рубля. За вычетом обещанных вами процентов комиссионных, составляющих 4162 рубля, извольте получить 73081 рубль. Что касается домика, то, как мы договаривались,
учитывая 20%-ную скидку, извольте получить 12500 рублей. ,
Полиевкт Харлампиевич с ловкостью профессионального кассира в мгновение ока пересчитал деньги.
— Ну, что ж... — сказал он, распихивая деньги по карманам. — Не грех выпить за это дело...
Они снова чокнулись и выпили.
— Все, больше не буду, — отодвинул рюмку Понырин. — В три часа надо быть у генеральши...
— Я вас вот о чем хотел просить, Алексей Кузьмич,— обратился к нему Хлебонасущенский. — Генеральша будет у вас интересоваться, давал ли я вам конверт с указанием вскрыть после моей смерти...
— Вы имеете в виду ваше завещание? А откуда сие может быть известно генеральше?
— Известно, ей все известно....Она вас для того и собирает, чтобы выведать, у кого из вас троих мое завещание хранится... Так вы ей этого не говорите... Не знаю, мол, ничего... Не ведаю... Деньги будет предлагать... Мой вам совет, не берите у нее денег. Возьмете — в капкане окажетесь. Не выберетесь... И как договорились: в случае чего конверт отнесите по указанному адресу.
— Вы сегодня странные вещи говорите, Полиевкт Харлампиевич... Вам еще жить да жить... Женитесь, детишек заведете...
— И еще генеральша будет спрашивать, где я живу. Адрес мой... Это вы ей можете сказать... Здесь теперь секрета никакого нет.
Вошел половой, остановился в дверях:
— Какие будут приказания?
— Принеси, любезный, еще квасу со льда.
— Слушаюсь.
В это время в общую залу спустились по лестнице две женщины. Обеих Юзич знал: одна — княжна Анна Чечевинская, долгое время известная в «Ершах» как Чуха, другая — Устинья.
Устинью тоже когда-то хорошо знали здесь. Только звали ее тогда Татьяной, хороводила она большой ватагой, занимавшейся грабежом карточных шулеров и мошенников. Однажды влюбился в нее купеческий сын, кутила и развратник, обманом увез к себе домой и хотел насильно ею овладеть. Защищаясь, Татьяна ударила его ножом, отчего он на другой день умер.
Рядом женщины смотрелись вызывающе странно. На одной было элегантное бархатное платье с брабантскими кружевами, шляпка с вуалью; на другой — черное монашеское платье из грубой ткани и черный же платок, повязанный под самые брови.
Юзич вышел из-за стойки и поспешил к женщинам.
— Матка Бозка, какие гости! Сёмка, Васька, столик — быстро. Чем обязаны, ваша светлость? — говорил он, усаживая пришедших за столик в углу зала.
— К тебе, Юзич, с радостью не ходят, — сказала Анна. — Горе у нас. У Устиньи мужа убили...
— Так вас теперь Устиньей зовут? — на всякий случай уточнил Юзич. — Примите мои соболезнования... Я его знал?
— Должно быть, знал... — тихо ответила Устинья. — Чернявым его здесь называли... А я его Григорием звала.
— Как же, как же! Знал... Кто ж его?
— Мы, Юзич, последний год чисто жили... Пальцем никого не тронули... Хотели повиниться, крест свой принять...— пропустив вопрос Юзича, проговорила Устинья.
— Ай-яй-яй! — удивился Юзич. — Сами решили к дяде идти?.. Чуден твой мир, Господи...
— Он его на мосту подкараулил — и в упор...
— Кто?
— Управляющий князей Шадурских... Ищем мы его... — сказала Анна.
— Не может быть! — удивился Юзич. — Полиевкту Харлампиевичу с Чернявым не справиться... Нанял кого-нибудь?
— Нам это все одно... Не знаешь, как его сыскать? — спросила Устинья. — Поговорить с ним нужно.
Юзич призадумался. Хлебонасущенский находился в двух шагах отсюда, но говорить о том ему не хотелось. С другой стороны, и не говорить было опасно: не дай Бог выйдет сейчас Хлебонасущенский, и тогда ему, Юзичу, может солоно прийтись.
— Вы насчет управляющего точно знаете?.. Может, ошибка вышла?..
— Точно, — сказала Устинья.
— На его совести еще один человек... Совсем мальчик еще... Так не знаешь, где его найти? — Анна вынула из сумочки несколько ассигнаций, протянула Юзичу.
Юзич денег не взял, отвел руку Анны.
— Денег мне не надо. Я вам так скажу. Только уговор: здесь мокроту не делать. Идет?..
— Мы ему амбу делать не хотим, — сказала Устинья. — У нас другое на уме...
— Побожись! Устинья перекрестилась.
— Здесь он, в отдельном кабинете. Со стряпчим Поныриным толкует.
Устинья подняла на Юзича глаза, и он, не выдержав ее взгляда, опустил голову.
— Позови! — приказала Устинья.
Юзич безропотно пошел за Хлебонасущенским.
Юзич деликатно постучал в дверь. Услышав, как Хлебонасущенский крикнул: «Давай, братец, входи», вошел.
— А, Юзич! — обрадовался Хлебонасущенский. — Выпей с нами. Сегодня у меня особенный день. Новую жизнь начинаю...
— Никак, женитесь? — спросил Юзич.
— Уезжаю. В Полтавскую губернию, к хохлам вареники есть...
— Вот как! То есть совсем рядом с Речью Посполитой — моей родиной... Когда изволите отправиться?
. — Скоро... Может, завтра, а, может, послезавтра...
— Ну, что ж. Счастливого пути...
— Я пойду, Полиевкт Харлампиевич, мне еще в контору забежать... — сказал, поднимаясь, Понырин.
— Счастливо, Понырин. Не поминай лихом... Понырин вышел.
.— Вас, Полиевкт Харлампиевич, спрашивают... — как бы между прочим сказал Юзич.
С Хлебонасущенского хмель и благодушие как рукой сняло.
— Кто? — испуганно спросил он. Юзич усмехнулся.
— Да чего вы испугались? Нервы нужно лечить! Дама спрашивает... Даже две дамы... Да вы ее знаете... Княжна Анна...
— Какая княжна? Нет у меня таких знакомых... Скажи, ушел.
— Ну как же я скажу, что вы ушли, когда я только что сказал, что вы здесь?.. Как — ушли, куда ушли? Дама, между прочим, из высшего света. Говорит, неотложное дело к вам. Я бы на вашем месте полюбопытствовал...