Дом Загурских. Швейцария.
После злополучного посещения Ковровых в отношениях Загурского и Наташи образовалась трещинка. Внешне они оставались прежними: вежливые, корректные, предупредительные... Тем не менее Загурский видел, что завоеванное с таким
трудом доверие Наташи поколеблено, что в ее поведении появились недоговоренность, холодок, и это мучило его.
Ковров перестал приходить к ним по вечерам, а Наташе очень хотелось узнать что-либо о состоянии Юлии Николаевны. Случайно встретившись с Глашей в сырной лавке, она пыталась выспросить у нее о здоровье хозяйки, но Глаша отвечала односложно, всем своим видом демонстрировала враждебность и презрение.
Обыкновенно за ужином Платон Алексеевич просматривал швейцарские газеты, а Наташа перелистывала какой-нибудь роман; но сегодня она попросила у мужа дневник доктора Катцеля.
— Вы уверены, что вам это будет занятно? — с удивлением посмотрел на нее Платон Алексеевич. — Там интимные записи взрослого мужчины. Много научных заметок, формул...
— Я буду читать только то, что представляет для меня интерес...
— Хорошо, — сказал Загурский, ушел наверх и вскоре возвратился с толстой тетрадью в кожаном переплете.
— Как вы думаете, Юлия Николаевна оправилась от потрясения? — спросила Наташа.
— Безусловно...
— Я думаю, нам нужно как можно скорее уехать отсюда...
— Почему?
— Вы прекрасно понимаете почему! Два измученных человека нашли здесь счастье, покой. Мы приехали и разрушили его. Зачем, для чего?..
— Я же говорил вам...
— Все это слова... Химеры... Чтобы осуществить ваш план, Юлии Николаевне пришлось бы столько вынести...
— Все дело в том, что ни вы, ни Ковров не верите в мою искренность, —- грустно произнес Загурский.
— Не скрою, после того, что случилось с Юлией,Николаевной, у меня возникли сомнения... — сказала Наташа.
— Говорите все, что думаете, — попросил Загурский. — Я больше не могу выносить недомолвки, недосказанности, испытующие взгляды. Скажите честно, вы думаете, что я все подстроил? Не так ли?.. Вы полагаете, что моя искренность — лишь хитрый, коварный ход? А на самом деле я заодно со Шпильце?.. Ну, говорите же! И мы уедем отсюда. Только в разные стороны. Я помещу вас в хороший пансионат, где вас окончательно вылечат, а когда вы вернетесь в Россию, обеспечу вам хорошее содержание, которое позволит вам вести образ жизни порядочного человека...
Наташа не могла отвести глаз от Платона Алексеевича: у него тряслись руки. Он, заметив это, резко убрал их за спину. И тут впервые Наташа совершенно поверила ему; ей стало нестерпимо жалко его и почему-то страшно за него.
Наташа подошла к Загурскому, взяла его за плечи, притянула к себе.
— Зачем так нервничать? Да, у меня были сомнения, но теперь они рассеялись... Не знаю почему, но сейчас я окончательно поверила вам. И все равно мы должны уехать... Отдайте этот дневник Коврову. Может быть, когда-нибудь он и Юлия Николаевна захотят сделать то, что задумали вы... И тогда дневник им пригодится.
Загурский верил и не верил в то, что произошло. Он смотрел Наташе в глаза, не решаясь пошевелиться, чтобы не сломать возникшей между ними близости.
— Я сделаю все, что вы решите. Мы уедем, я отдам Коврову дневник... — тихо сказал он.
Дом Ковровых. Швейцария.
Случившийся с Юлией Николаевной обморок, к счастью, не имел никаких последствий. На другой же день она занялась хозяйственными делами, учила с детьми уроки — словом, вела обычный образ жизни.
Она лишь стала избегать выходить из дома... Раньше с удовольствием гуляла с Сергеем Антоновичем, ходила в деревенские лавки. Теперь посылала туда Глашу, а на предложения Коврова прогуляться неизменно отвечала отказом.
Сегодня, уложив детей спать, они по обыкновению сидели в гостиной и раскладывали замысловатый пасьянс. Собственно, пасьянсом занималась Юлия Николаевна, потому что Ковров на много ходов вперед успевал рассчитать положение карт и следил лишь за тем, чтобы Юлия Николаевна не пошла уж совсем по неверному пути. В таких случаях Ковров, загадочно улыбаясь, качал головой, а Юлия Николаевна с возмущением требовала, чтобы он не подсказывал... Но ход меняла на правильный.
— Юленька, тебе не надоело в этой дыре? — спросил Ковров. — Может быть, уедем куда-нибудь?
— Я, Сережа, как кошка, привыкаю к месту. Все здесь начинает нравиться... Природа, дома, люди... А потом, эти переезды ужасно дороги.
— Об этом не надо беспокоиться... Наше положение достаточно крепко...
— Все равно нехорошо выбрасывать деньги на ветер... Ты хочешь уехать из-за этих людей? Но ведь они пробудут здесь не больше месяца...
— Боюсь, приедут другие...
— Я хочу сказать тебе кое-что, Сережа... Мне очень неприятно, что со мной случился тот злополучный обморок. В сущности, все произошло ни с того, ни с сего. Эта женщина сказала, что знает мою историю, что ей эту историю рассказал муж. И меня сковал привычный страх, я тебе говорила... А потом закружилась голова. Но я хорошо помню, что говорила мне она до того, как я потеряла сознание. Она говорила о том, что, творя справедливую месть, совершила страшные злодеяния. И эти злодеяния опустошили ее душу, превратили в старуху...
— На старуху она мало похожа.
— Я уверяю тебя, Сережа, она говорила искренне... И, убей меня Бог, у нее нет зла ко мне или к тебе... Как ты думаешь, зачем все же эти люди здесь?.. Если у тебя есть какие-то предположения, скажи. Больше со мной никогда не случится то, что случилось в тот вечер.
Сергей Антонович и сам собирался поговорить с женой; теперь, когда она попросила его, решился рассказать ей все.
— Видишь ли, Юленька, в тот вечер у меня с Загурским случился откровенный разговор. Он признался мне, что приехал сюда из-за нас. Точнее, из-за тебя.
Сергей Антонович испытующе посмотрел на Юлию Николаевну, пытаясь понять, сможет ли она спокойно принять те сведения, которые он собирался сообщить. Юлия Николаевна перехватила взгляд мужа:
— Не волнуйся, Сережа! Сегодня я спокойна.
— Так вот, — продолжил Ковров. — Загурский представился другом доктора Катцеля и сказал, что у него есть дневник доктора, откуда он и почерпнул сведения о тебе...
Юлия Николаевна скривилась, как от боли:
— Мне бы не хотелось, чтобы дневник стал достоянием общественности, — сказала она.
— Об этом не может быть и речи... Но теперь,
— Он сказал, что хочет отомстить за друга, и призывает нас в союзники.
Юлия Николаевна встала, заходила по комнате. Ковров настороженно смотрел на нее, готовый в любую минуту броситься на помощь.
— Ты веришь ему? — спросила Юлия Николаевна.
— С какой стати ему верить... Объявляется неизвестно откуда человек... И доктору Катцелю-то он — друг, и Шпильце хочет в каторгу упечь, и жена у него — баронесса фон Деринг... Так и хочется ему сказать: ты, господин, слишком много знаешь, будь осторожен.
— Пожалуй, нам действительно следует уехать... — неуверенно сказала Юлия Николаевна.
— Ты умница, Юленька, — обрадовался Ковров, подошел к жене, обнял ее. — Мы заберемся куда-нибудь, где нас никто не найдет...
— Такого места нет...
— Уедем в Америку.
— Почему, Сережа, мы должны прятаться? Почему мы должны бегать, как преступники, бояться встреч с соотечественниками, лишать детей, наших детей, родины, а настоящая преступница будет подсылать к нам наемников, охотиться на нас, как на дичь?.. Почему, Сережа?
Сергей Антонович удивленно посмотрел на жену: .
— Но ведь ты сама говорила...
— Я много думала в последнее время, Сережа... — перебила она Коврова. — Никогда и нигде у меня не будет душевного покоя, пока мы предоставили этим людям право охотиться на нас... Это они должны бегать от нас... И в конце концов оказаться там, где им и место — за решеткой.