— А мне Николай Яковлевич велел что-нибудь передать?
— Как же... Сказал — записку напишет, а мне приказал ему портплед собирать...
— Хорошо... Я посмотрю в кабинете...
— Тот господин к вам год назад приходил. А, может, не он...
— Юзич? — спросила Анна.
— Вот-вот... Сдается мне, Николай Яковлевич его так называл... Я ему говорю, непорядок такого человека одного в покоях оставлять... А он не послушался... Я вот пепельницу второй час ищу.
— Да вот она. — Анна вынула из-под газеты пепельницу.
— Все одно... Старая-то княгиня такого красавца на порог бы не пустила.
Анна прошла в кабинет. На столе на видном месте лежала записка. Анна прочла вслух: «Анна, мне нужно срочно уехать. Приходил Юзич, у него сведения, что Хлебонасущенский в Саратове. Не волнуйся. Ничего не предпринимай. Жди. Николай».
Анна тяжело опустилась в кресло. Вошел Степан.
— Барыня! Там к вам пришли.
— Устинья?
— Нет... Та... И не знаю как назвать...
— Что ты загадками сегодня говоришь? Кто пришел?
— Горничная ваша, Наташка. Вот кто! Прикажете прогнать?
— Прогони, Степан... Не до нее.
— Слушаю-с, ваша светлость!
Степан, тяжело переставляя ноги, пошел к двери,
— Стой! Скажи, чтобы подождала. Я выйду.
Наташа ожидала Анну в гостиной. Когда Анна вошла, она встала с дивана и посмотрела Анне прямо в глаза.
— Здравствуй, Наташа.
— Здравствуйте, ваша светлость. Я хотела бы видеть Николая Яковлевича.
— Это невозможно. Он в отъезде.
— Тогда возьмите вы.— Она протянула Анне письмо.
— Что это? — спросила Анна.
— Письмо от Сергея Антоновича, Мы с мужем
были в Швейцарии, видели Коврова и Юлию Николаевну.
— Вы... Ты замужем? — спросила Анна.
— Меня зовут теперь Наталья Алексеевна Загурская. Мой муж известный хирург.
— Я слышала это имя, — сказала Анна.
— Платон Алексеевич знает обо мне все... .
— Все?
— Да... Знает, что беглая дворовая князей Чечевинских, знает о том зле, которое я причинила всем вам, знает о Бодлевском.
Они стояли друг против друга, как год назад, когда Анна узнала в баронессе фон Деринг свою беглую горничную.
— Подожди меня здесь. Я прочту письмо. Степан! Явился Степан.
— Кофе госпоже Загурской...
— Кому? — не понял Степан.
— Мне, — сказала Наташа. — Я теперь госпожа Загурская.
— Неисповедимы пути твои, Господи! — вздохнув, сказал Степан и пошел готовить кофе.
Анна ушла в кабинет. Наташа осталась одна. Воспоминания нахлынули на нее. Комнату заполнили голоса. Она явственно услышала голос старой княгини, которая отчитывала ее за какую-то провинность. А потом страшный крик ее, когда она прочла подложное письмо.
— Я прочла письмо,— раздался голос Анны. — Ковров считает, что я могу вам доверять... — Анна впервые назвала Наташу на «вы».
— А вы как считаете? Анна не сразу ответила.
— Ковров пишет, что вы пытались лишить себя жизни?
— Неудачное самоубийство делает человека смешным...
Вошел Степан, поставил на стол поднос с кофейником и чашками.
— Я бы хотела, Степан, чтобы ты называл эту госпожу Натальей Алексеевной.
— Как прикажете, барыня... Степан вышел.
— Он очень болен,— сказала Анна. — Что-то со спиной...
— Я скажу мужу, он заедет... Он очень хороший доктор.
— Спасибо. Вы любили брата?— неожиданно спросила Анна.
— Я его и сейчас люблю...
— А как же?.. Впрочем, мне ли об этом спрашивать... Брат уехал в Саратов. Он опасается, что моей девочке снова грозит беда.
Наташа насторожилась:
— Что же теперь?
— Управляющий князей Шадурских.
— Эти люди просто так не успокоятся,— сказала Наташа. — Их надо унять.
Анна кивнула.
Чечевины. Саратовская губерния.
Жарким полднем Маша возвращалась с дальних покосов. Рябинка, почуяв близость дома, горячилась, натягивала поводья, переходила в галоп. С косогора открылся вид на усадьбу, и у Маши стало тепло и радостно на душе. Сколько раз видела она эту картину, и всегда ее поражала красота старинного дома на берегу озера, прелесть запущенного сада
с полуразвалившимися беседками.
Маша решила спуститься к озеру напоить Рябинку и умыться. Умница Рябинка угадала ее желание и по узкой тропке вынесла Машу на берег. Маша соскочила с лошади, разулась и, взяв Рябинку под уздцы, ввела ее в воду. Рябинка прикоснулась губами к воде, будто желая сначала ее попробовать. Маша захватила воду в пригоршню и швырнула прохладную влагу себе в лицо. Ее охватило радостное бесшабашное настроение, какое бывает у людей только в детстве и юности, когда ощущение счастья возникает по неизвестной причине, просто от того, что ты — часть этого прекрасного мира.
Неожиданно она почувствовала, что кто-то смотрит на нее. Она резко обернулась — на берегу с саквояжем в руках стоял Хлебонасущенский.
— Так, значит, это все-таки вы...— сказала Маша.
— Здравствуй, Машенька... Ты еще лучше стала... Вот, мотаюсь за тобой по всей России... Ты иди сюда... Поговорить надо.
— Что вам от меня нужно?
— Да кабы я знал... Глядеть на тебя, слышать тебя... И более ничего... Ты выйди
из воды-то. Я тебе ничего не сделаю.
Маша еще на пару шагов отступила в глубину.
— Куда же ты? — крикнул Хлебонасущенский и, немного поколебавшись, поставил саквояж на землю и, как был в штиблетах, вошел в воду.
Маше некуда было деться. В длинной юбке для верховой езды отступать дальше в глубину становилось опасно: в озере много ям и, провалившись, выплыть было бы невозможно. Хлебонасущенский взял Машу за плечи. Маша сбросила его руки.
— Как вы смеете?!
— Смею, Маша. Я из-за тебя столько страданий принял. Мне теперь либо с тобой, либо вовсе не жить. Ангельское у тебя личико... И как же Бог такую красоту создает... Я тебя поцелую, Машенька...
Хлебонасущенский снова крепко схватил Машу за плечи, привлек к себе и, несмотря на ее отчаянное сопротивление, поцеловал в губы. С огромным трудом Маше удалось выскользнуть из его объятий, и она бросилась на берег, громко призывая на помощь.
Хлебонасущенский настиг ее уже на берегу, схватил сзади и стал осыпать ее шею, плечи страстными поцелуями. Он совсем позабыл об опасности, распалялся больше и больше.
— У меня денег, Машенька, много... царицей будешь жить... В шелках-бархате ходить... На золоте есть... Я для тебя ничего не пожалею...
В борьбе они зацепились за корягу и рухнули на землю. Всей тяжестью Хлебонасущенский навалился на Машу, ей стало трудно дышать, зловонное дыхание его вызывало тошноту, дурманило мозг.
В это мгновение Полиевкт Харлампиевич получил сильный удар ногой под ребра. От неожиданности и боли он перевернулся на спину и увидел Ивана Вересова.
— Вот и повстречались, — еле слышно сказал Иван, и голос его не предвещал ничего хорошего. Хлебонасущенский приподнялся, встал на колени, схватил саквояж.
— Пожалейте, Иван Осипыч! Бес попутал... Вот деньги,— он раскрыл саквояж, вытащил наугад пачку ассигнаций. — Берите, все берите.
Рука его снова исчезла в саквояже и появилась с револьвером. Он попятился от Ивана, встал рядом с Машей.
— Ну, вот и все... Все и решилось, Иван Осипыч... Не поминайте лихом...
Хлебонасущенский нажал на курок, но в то же самое мгновенье Маша ударила рукой по дулу, но тем не менее Хлебонасущенский не промахнулся. Пуля попала Ивану в руку, рукав обагрился кровью.
Маша боролась с Хлебонасущенским, не давая ему сделать второй выстрел. Полиевкт Харлампиевич грубо оттолкнул ее.
Иван, прижимая здоровой рукой рану, встал за корявый ствол вековой ивы, так что Хлебонасущенскому нужно было сменить позицию. И пока он делал эти несколько шагов, Маша оказалась верхом на Рябинке, в руках у нее было кнутовище. Она со всей силы перетянула Хлебонасущенского кнутом вдоль спины. Он завыл, как раненый зверь. Вторым ударом Маша выбила из его рук револьвер. Его поднял Иван.