– Пойдемте въ садъ, здѣсь противно… – проговорила она, и ея голосъ прозвучалъ особымъ, удушливымъ звукомъ.
Почему «здѣсь противно»? Это сказалось какъ-то само собою, отвѣчая цѣлому поднявшемуся въ ней настроенію.
Она спустилась со ступенекъ и пошла скоро, не оглядываясь, все прямо. Баровскій слѣдовалъ за нею. Въ его походкѣ, на этотъ разъ, было что-то кошачье, также какъ въ затаенномъ блескѣ его расширившихся зрачковъ. Онъ какъ будто инстинктивно весь настораживался.
Вѣра Александровна дошла до береговой аллеи и сѣла на скамью.
– Я сегодня съ утра дурно себя чувствую, – сказала она. – Не обращайте вниманія. Разсказывайте что-нибудь.
– У меня отвратительный матеріалъ для разговора: я весь день въ городѣ искалъ квартиру, – отвѣчалъ Баровскій.
Она, отодвинувшись на край скамьи, въ темнотѣ разглядывала его. Растревоженное, надавившее на всѣ нервы чувство также проступало въ чертахъ ея лица.
– Да, лѣто кончается, Глѣбъ Михайловичъ… – произнесла она. – Все на свѣтѣ кончается.
– Какъ и мы сами, – отвѣтилъ онъ ей въ тонъ.
– И мы сами: да. Но пока мы кончимся, почему намъ приходится переживать то, что должно бы кончиться лишь вмѣстѣ съ нами?
Онъ повертѣлъ тростью съ набалдашникомъ изъ темнаго серебра, и вопросительно взглянулъ на нее.
– Вотъ, и это все уже кончается… – продолжала она, неопредѣленно поведя глазами вокругъ. – Съ утра былъ чудный день, солнце ярко свѣтило, а теперь посмотрите, какая тьма кругомъ, какъ сыро въ воздухѣ. И наше, наше собственное лѣто кончается…
– Но эта ночь, развѣ она не прекрасна? – возразилъ Баровскій. – Она прекраснѣе дня. Взгляните: на небѣ высыпали первыя звѣзды. Мы долго не видѣли ихъ. А рѣка – какъ она красиво темнѣетъ среди этихъ длинныхъ огней! А эти теплыя, душистыя тѣни въ саду – онѣ не пугаютъ, а заставляютъ только ближе прижиматься другъ къ другу…
Онъ обвилъ рукою ея талію и тихо привлекъ ее къ себѣ. Она не сопротивлялась, и только лицо ея все больше блѣднѣло. Когда онъ прикоснулся губами къ ея губамъ, онѣ были холодны. Легкая дрожь пробѣжала по его нервамъ отъ этого мертваго поцѣлуя…
– Вѣра, что съ вами? – спросить онъ тревожно.
Она не отвѣчала. На сомкнутыхъ рѣсницахъ ея показались слезы и быстро, быстро потекли по щекамъ.
– Вѣра! – повторилъ онъ, сжимая обѣими руками ея тонкую талію.
Она сдѣлала нетерпѣливое движеніе головой и молча прижалась къ его плечу душистою массою волосъ. Потомъ рука ея медленно опустилась въ карманъ, достала батистовый платокъ и поднесла его къ губамъ.
– Оставьте меня, это пройдетъ… Мнѣ цѣлый день сегодня хотѣлось плакать… – проговорила она тихо.
– Почему, о чемъ? – спросилъ онъ.
– Вы не понимаете? О томъ, что все кончается, Глѣбъ Михайловичъ. О томъ, что уже не будетъ того, что было.
– Развѣ вы уже не любите меня, Вѣра? – проговорилъ онъ дрогнувшимъ голосомъ.
Она тихонько освободилась отъ его рукъ и отодвинулась въ уголъ скамьи. Краски какъ будто вернулись на ея лицо, зрачки слабо вспыхнули.
– Глѣбъ Михайловичъ, я хотѣла сказать вамъ… Мы не должны больше видѣться, – проговорила она съ замѣтнымъ усиліемъ.
Онъ остановилъ на ней изумленные, испуганные глаза.
– Не должны. Это надо кончить. Я не могу… – подтвердила она.
– Но почему? Что случилось? – вырвалось у него.
– Вотъ именно потому и надо кончить, что ничего не случилось. Мы увлеклись, и можетъ быть, были счастливы, но… Боже мой, неужели вы такъ мало уважаете меня? Неужели вы не понимаете, что я не могу основать свое счастье на лжи, на обманѣ, на преступленіи? Красть признанія, ласки, поцѣлуи? Довольно! Мы оба слишкомъ гадки съ нашею воровскою любовью!
Она говорила все быстрѣе, ея волненіе разросталось. Видимо, слова выражали не всю ея мысль.
Баровскій казался смущеннымъ. И опять выраженіе какой-то звѣриной, кошачьей осторожности проступило въ чертахъ его лица.
– Вѣра, вы нервничаете. Вы вдругъ захотѣли взглянуть на все съ какой-то… крайней точки зрѣнія, – заговорилъ онъ. – Если вы намекаете на то, что вы несвободны, то вѣдь вы не скрывали вашихъ совсѣмъ не сердечныхъ отношеній къ мужу. Я не подозрѣвалъ, что брачныя узы такъ много значатъ въ вашихъ глазахъ…
Зрачки ея сильнѣе вспыхнули, она вся выпрямилась.
– Я могу объяснить вамъ цѣнность этихъ узъ, – отвѣтила она почти надменно зазвучавшимъ голосомъ. – Они ничего не стоютъ передъ истиннымъ чувствомъ, но очень цѣнны, когда дѣло идетъ о пустой прихоти.