Между деревьями стоял человек в куртке серого сукна и с ружьём в руке.
На шум шагов Бронского он обернулся и даже сделал шаг по направлению к дорожке.
-- Здравствуй, барин! -- окликнул он первый подходящего юношу.
-- Здравствуй, Иван! -- отозвался Бронский.
Иван "Заверни в куст" был приземист и широкоплеч, с косматой головой, кривыми ногами и несоразмерно длинными руками. Лицо у него было маленькое, острое как у ежа; глаза его играли и бегали, и светились откровенной насмешкой. Насмешливость взгляда была для Ивана причиной многих неприятностей, и при участии Тупоносова, смотрителя Т-ской тюрьмы, довела его до Пропадинска. -- "Как смотришь, подлец? -- спросил Тупоносов Ивана при первой же встрече. -- Арестант должен есть начальника глазами". -- "Я не умею есть глазами, -- возразил Иван с тем же откровенным видом. -- Я ем зубами!.." -- Такой зубастый ответ прежде всего послужил к заточению Ивана в карцер, а потом вследствие тупоносовского представления о нераскаянном нраве ссыльнопоселенца из бродяг, Ивана "Заверни в куст", последовало определение на высылку его в отдалённейшие места Восточной Сибири, в числе которых Пропадинск является последним звеном цепи.
В отличие от большинства ссыльнопоселенцев, Иван жил в ладу с коренными пропадинскими жителями. Несмотря на свои кривые ноги, он считался одним из лучших пешеходов округа, даже среди туземцев, которые привыкли с детства рыскать по лесу в поисках охотничьей добычи. Впрочем, Иван тоже постоянно скитался в пропадинской тайге. В городе его звали: "лесовик". Сложился даже рассказ, что он находится в сношениях с настоящим лешим и, между прочим, играет с ним в карты, не хуже солдата из сказки, и выигрывает пушных зверей и удачу в охотничьем промысле. В основании рассказа было то, что Иван "3аверни в куст" сторожил в окрестных лесах ловушки для лисиц и деревянные капканы для горностаев и добывал зверя не хуже заправского якута.
-- Я не барин! -- возразил Бронский в ответ на оклик Ивана.
-- О, -- весело отозвался Иван, -- а пошто не барин?..
-- Бары -- белоручки, -- сказал Бронский угрюмо, -- а я работаю.
-- Оно конечно! -- согласился Иван тем же тоном. -- Есть каждому надо. Здесь, не работавши, помрёшь!..
-- А ты здоровый, -- прибавил он вдруг, обводя глазами фигуру Бронского, -- ровно медведь.
-- Если медведь, так давай, поборемся! -- предложил неожиданно Бронский.
Он ощущал какое-то непривычное напряжение, как будто ему предстояло выдержать неожиданное испытание при встрече с этим человеком.
-- А пошто бороться? -- рассмеялся Иван. -- За девку? -- прибавил он просто. -- Ну её к ляду, я ей не перечу.
Волна крови хлынула Бронскому в лицо и залила ему щёки как у молодой девушки.
-- Здешняя девка вольная, -- сказал Иван, -- как летучая птица.
Бронский ощущал мучительное смущение пред этим философом в серой куртке, который относился к самым щекотливым предметам не менее бесцеремонно, чем туземцы.
-- А ты птицу стреляешь? -- сказал он, схватившись за последнее слово Ивана и пользуясь им, чтобы перевести разговор на другую тему.
-- Пошто её стрелять? -- возразил Иван в своей неизменной вопросительной форме. -- Она мимо летит.
Стая маленьких серых птичек, как будто в подтверждение его слов, налетела на собеседников и, слабо звеня крыльями, промчалась дальше.
Иван проводил их глазами. Они улетали на север и теперь, на ярком фоне полночной зари, казались маленькими точками как чёрные мушки.
-- Эка благодать! -- сказал вдруг Иван. -- Под самым городом тайга, воля!..
Он повёл рукой, как бы указывая вокруг себя эту широкую таёжную волю.
-- То и птица сюда летит! -- сказал Иван. -- Всякой живущей твари здесь вольная жизнь.
-- А людям? -- невольно спросил Бронский.
-- И людям вольная жизнь! -- возражал Иван. -- Хочешь -- живи, хочешь -- с голоду помри! Никто не потронет!..
Глаза его по обыкновению блестели и смеялись. Трудно было решить, шутит ли он или говорит серьёзно.
-- Главное дело -- начальства нет... Тьфу, тьфу, тьфу!.. -- прервал он сам себя. -- Гляди, парень, вон здешнее начальство на снегу водку пьёт.
Следуя указанию его руки, Бронский увидел впереди на другом конце дорожки большую группу людей, хлопотавших у костра. Меж ними можно было отличить форменную тужурку исправника и несколько странных серых мундиров местного казацкого покроя, кургузых, как куртка, с короткими рукавами и тремя светлыми пуговицами на груди.
-- Водку пьют люди, -- продолжал Иван, -- а я без водки пьян, тайгой пьян, весной пьян.
Он как будто, действительно, был опьянён заразительным возбуждением этой сверкающей весны.