Наблюдая за рекой, Бронский перевёл свой взгляд вдоль пологого берега и уже не отводил его в сторону. Вдалеке, по песчаной дороге, двигалась точка, которая постепенно приближалась и обратилась в женскую фигуру. Бронский угадал в ней Машу не силой зрения, а скорее действием какого-то внутреннего чутья. Он не отводил от неё глаз, и понемногу она вырастала на горизонте и приближалась к нему, ярко выделяясь на освещённом солнцем склоне восточного неба. Под конец ему показалось, будто фигура Маши покрывает полнеба, и будто она испускает эти яркие ослепляющие глаза лучи.
Девушка подошла к бревну и тяжело опустилась рядом с Бронским.
-- Ты, Борис? -- сказала она, не обнаруживая никакого изумления по поводу неожиданной встречи. -- Ух, я устала. На Шатунино ходила за рыбой. Иван зимусь положил.
Она принесла с собой кожаную котомку, наполненную чем-то мягким и трепетным и издававшую резкий запах. Это была рыба, которую поселенец Иван закупил на шатунинской заимке ещё осенью, и которую она переносила теперь на своих плечах, чтобы сохранить свою семью от голода. Рыба была старая, испорченная, замёрзшая зимой и снова оттаявшая весной, но это была всё же еда, и в этом отношении семья Арины Ховриной была самая удачливая на всём Голодном конце.
-- Сказывай, Борис, -- сказала Маша своим обычным голосом, -- где бывал, чего видал?..
Отношения Маши и Бронского за минувшие несколько месяцев имели странный характер. Маша пробовала продолжать своё наивное, беззастенчивое ухаживание, но, к её великому удивлению, Бронский поддавался меньше, чем в первый раз, и не хотел отвечать на её откровенные вызовы. В то же время он не уклонялся от общества Маши, по-видимому, даже искал его, для чего тесные пределы полярного городка давали столько случаев. Он любил также разговаривать с нею, расспрашивал её об её семье и об оригинальных нравах и нищете Голодного конца в зимнее время. Он старался рассказывать ей о России и о других земных государствах и, в конце концов, внушил ей охоту выучиться грамоте. При помощи Ратиновича ученье пошло быстро, и теперь Маша уже довольно бегло могла прочесть такие произведения школьной музы как "Птичка и дети" или "Сиротка".
С пассивностью, свойственной северным женщинам, Маша кончила тем, что покорилась Бронскому, и ввиду того, что её собственный путь оказался неудачным, решила ожидать и предоставить инициативу Борису, который, впрочем, до сих пор не делал решительного шага к сближению.
Наступило продолжительное молчание. Оба они сидели совершенно тихо, так тихо, что стайки хохлатых турухтанчиков, уже занятых первыми битвами любви, перепархивали через их головы так непринуждённо, как будто они составляли часть рогатого древесного ствола, служившего им сиденьем.
Из-за небольшой песчаной косы выплыла группа лебедей, штук восемь или девять, и, медленно проплыв по забережью, выбралась на закраину льда, который в этом месте сохранил прежнюю гладкость. Большие белые птицы несколько раз прошлись по ледяной поверхности, как бы разминая ноги. Быстрота их шага постепенно увеличивалась, они бегали взад и вперёд, описывали круги, приседали, опять поднимались; другие останавливались на месте и застывали в неподвижной позе, поджав одну ногу и вытянув шею, потом опять пускались в свою своеобразную пляску и гонялись друг за другом тяжело и грациозно, не обращая внимания на то, что лёд под их ногами дрожит и готов отколоться и пуститься вниз по реке.
В их густых белых перьях пробегали волны как бы от скрытого желанья, которое разгорается и стремится вырваться наружу. Они соединялись вместе и обвивали друг друга длинными белыми шеями и распускали крылья и как бы обнимались ими.
Вся стая пела, испуская громкие разнообразные звуки, похожие на игру духовых инструментов и по временам соединявшиеся вместе в странную своеобычную гармонию. Лебедь-трубач производит такие звуки в начале весенней любви, хотя общепринятая традиция приписывает это минутам его смерти.
Эта пляска и пение больших птиц, тяжёлых как овцы и гибких как белые змеи, представляли необычайное зрелище. В ней было какое-то томление, сладкое и вольное, сильное и беспокойное, как в любом проявлении природы, откровенной в своих стремлениях и прекрасной в каждом сокращении своих живых членов.
И вдруг Маша почувствовала, что рука юноши поднимается и ищет её руки. Она ответила на пожатие так же быстро и непринуждённо, как молодая самка лебедя отвечает своему другу на объятие крыла...
-- Машенька, -- сказал Бронский негромко, -- а, Машенька!