Всё-таки, устлав дно трюма досками, можно было даже складывать на них груз без опасения подмочки, впредь до первого нового расстройства. Хуже было то, что судно оказалось очень тихоходным. Оно было слишком коротко и широко, и нос его плохо резал воду. На вёслах или на шестах оно, конечно, могло двигаться как каждая барка. С поднятыми парусами оно странным образом оборачивалось поперёк воды и обнаруживало непреодолимое стремление двигаться полубортом вперёд. Кроме того, приставая к берегу, оно имело несчастную особенность зарываться носом в песок и присасываться так плотно, что нужны были самые отчаянные усилия, чтобы освободить его от плена.
-- Пьевра, а не судно! -- определил даже неунывающий Ратинович, после того, как ему пришлось три раза подряд раздеваться и спускаться в холодную воду для того, чтобы исследовать подводное положение киля в речном песке.
На вольной воде нос зарывался в воду и обнаруживал самое ослиное непослушание рулю; после нескольких пробных эволюций стало очевидно, что в этой круглой барке нельзя решиться на выход в открытое море.
После первого же опыта Ястребов ушёл домой и явился только на следующий день уже с новым чертежом. Теперь он проектировал судно совсем другого типа, узкое, как гоночная гичка, с прямыми бортами и двумя мачтами, поставленными продольно, для того чтобы не давать судну поворачиваться в полборта.
Как бы то ни было, эволюции с судном продолжались. После первой поездки на ближайшую заимку выяснилось, что даже предсказание Шпарзина было слишком оптимистично, и что новый корабль не может решиться на плавание до устья, за пятьсот вёрст, по широкому и бурному руслу Пропады. На первый раз решено было ограничиться поездкой до села Крестов за 250 вёрст, на полдороге к устью Пропады. Груз всё-таки нашёлся и до Крестов. Условия передвижения в этом крае были так ужасны, что каждый новый способ, даже самый нелепый и фантастический, находил себе поприще для применения.
Таким образом, новые аргонавты спустили в свой трюм партию казённой муки, назначенной для Крестов и ближе лежавших посёлков. Часть этой муки, впрочем, назначалась для Нижне-Пропадинска и имела быть вывезена с Крестов по дальнейшему назначению на собачьих нартах и уже по зимней дороге.
Весь наличный состав судостроителей принял участие в плавании. Ястребов сидел на руле в полном меховом снаряжении, несмотря на летнее тепло, и с ружьём за плечами. Он как будто заранее приготовился к кораблекрушению и зимовке в необитаемой местности. К общему удивлению, он захватил с собой даже лыжи, хотя на вопрос Ратиновича по этому поводу он не сказал ничего и ответил только презрительным взглядом. Колосов стоял у парусов и тщетно оттягивал вправо все шкоты, стараясь удержать судно от поперечного уклонения. Калнышевский, Ратинович и Бронский работали вёслами и шестами.
Бронский был ещё замкнутее обыкновенного; он пришёл только в самую последнюю минуту, когда судно готовилось к отплытию, и молча прошёл по сходне на переднее место на носу. С тех пор он проявлял совершенно необычайную деятельность, ворочал веслом даже без всякой особой нужды, перекладывал груз в трюме, на остановках безо всякой надобности лазил в воду и часто, не выждав товарищей, пытался передвигать судно собственной силой, не обращая внимания на её несоответствие предпринятой задаче. На вопросы по этому поводу, он отвечал молчанием, не лучше Ястребова. Иногда казалось, что он даже не слышит их и не сознаёт присутствия товарищей кругом себя. Дума или чувство, поглощавшие его, как будто облекали его плотным флёром и уединяли его от других людей, сидевших рядом с ним на неуклюжем корабле.
Путешествие шло медленно, не больше десяти вёрст в день. На первой же стоянке судно сильно обсохло, благодаря убыли воды за ночь, и для того, чтобы столкнуть его на воду, пришлось выгрузить часть клади и потом переносить её обратно бродом по пояс в воде. Отплыли только к вечеру и, пройдя вёрст пять, должны были снова остановиться, ибо судно, потёртое во время нагрузки, дало течь по левому борту. Но на этот раз для стоянки выбрали глубокую и очень удобную бухточку.