— И Монвиллем! — король топнул ногой.
— У него такие красивые ноги, они почти так же красивы как ваши ноги, о сир!
Глядя на его ноги, невольно думаешь о ваших, простите мою откровенность, — графиня натурально покраснела и еще быстрее захлопала ресницами.
— Черт возьми! — король вскочил. — Как же вы тогда оправдаетесь за герцога Омона, который не обладает ни одним из перечисленных вами достоинств?!
Глаза графини исполнились монархической преданности, она молитвенно вытянула руки и воскликнула:
— О, сир! Он так предан вам!
На этих словах все присутствующие подобострастно вздохнули, дамы присели, а кавалеры низко поклонились Его Величеству.
— С вами сегодня, положительно, невозможно разговаривать! раздражение короля скисло. — Все вон, я желаю остаться один и вести философские беседы!
Вольтер, который уже было совсем расслабился, и даже начал украдкой чесать свою лысую голову под париком, вздрогнул, будто на его плечо положил руку Каменный Гость, Придворные наперебой начали кланяться и приседать, а затем, спотыкаясь и давя друг друга, бросились к выходу, пока король не передумал. Некоторые дамы, еще не освоившие хождение в обуви а-ля Помпадур, были вынуждены передвигаться мелкими прыжками.
Когда за последним подхалимом затворилась дверь, король вернулся на свой трон и обратился к Вольтеру:
— Ну? — Его Величество принял глубокомысленный вид.
— О чем бы вы желали говорить? — спросил хитрый академик, подобострастно взирая на короля.
— Я желаю услышать, что ты думаешь о девственности, — капризно надул губы король.
— О чьей девственности? — предусмотрительно поинтересовался Вольтер.
— Какая разница! — возмутился король, но тут же взял себя в руки и снова сделал глубокомысленный вид. Его Величеству хотелось принять позу, которую впоследствии Роден придал своему «Мыслителю», но трон был для этого слишком высок, а низенькую скамеечку уже занимал Вольтер. Увидев, что поза мыслителя уже занята, Его Величество огорчился.
— Разница в том, что если вы хотите поговорить о девственности вообще, невинности как основе нравственных принципов, что определяет ту грань, за которой заканчивается нравственная непорочность и начинается нравственный подвиг, где борются постыдные стремления и чувство долга перед самим собой, своей совестью и высшей моралью, — выпалил на одном дыхании академик, затем почтительно поклонился, чтобы перевести дух, — то это одно дело, а если вы желаете вести философскую беседу о чьей-то определенной девственности совсем другое.
— Я желаю вести философскую беседу о девственности юной Франсуазы де Пуатье, — милостиво кивнул король и мечтательно вздохнул. — Ах, если бы ты видел ее попку!
Вольтер скосил глаза в сторону и недоуменно промолчал.
— В чем дело? — гневно воскликнул король. — В твоей голове посмело зародиться сомнение?
— Что вы, сир! Я уверен — ваши помыслы чисты! — тут же замахал руками академик и невольно прикрыл ими голову.
— Да нет же! Если бы я увидел, что ты посмел меня осудить, то немедленно бы отдал приказ тебя казнить, ха! — Его Величество чрезвычайно обрадовался своей шутке, — я имел в виду твое сомнение относительно того, что Франсуаза обладает достоинством Венеры Каллипиги![2] В этом нельзя сомневаться, достаточно одного взгляда!
— Если вам будет угодно, я обязательно взгляну, сир, — философ поклонился и записал в книжечку: «Осмотреть зад Ф. де Пуатье».
— И напиши какой-нибудь стих о взаимосвязи девственности и подтянутости ягодиц, — указал ему грязным пальчиком король.
— Вы желаете научную работу или же философское размышление? — философ поклонился еще ниже, так что его подбородок оказался ниже собственных колен.
— Не знаю, — бросил Его Величество раздраженно скучающим тоном. Напиши… напиши размышление. Нет, лучше какую-нибудь басню, или оду. Да, пожалуй, оду.
— Слушаюсь, сир, — Вольтер написал в своей книжечке по-русски: «Оду ж…, к пятнице».
— Так что ты думаешь о девственности Франсуазы? — король посмотрел на Вольтера исподлобья.
— Я думаю, что ее невинность служит основой для нравственных принципов, что определяют ту грань, за которой заканчивается ее нравственная непорочность и начинается ее нравственный подвиг, где борются ее постыдные стремления и чувство долга перед самой собой, ее совестью и высшей моралью…
— Ах, Вольтер! Замолчи, ради Аристотеля! — король приподнял бровь, ожидая бур-. ной продолжительной овации в ответ на свою ученость.
2
Венера Каллипига («обнажающая зад») — статуя, прославляющая красоту и подтянутость ягодичных мышц.