Тяжелый грузовик шел к нам прямиком через барханы. Об этом можно было догадаться по беспрерывным завываниям мотора, таким натужным и жалобным, что казалось: вот сейчас, сию минуту надорвется его пробензиненное сердце. Но машина благополучно перевалила через последний бархан и, резво пыля, покатила по аэродромному такыру. Я узнал вездеход «Урал», очень надежную в песках машину. Благодаря автоматической подкачке баллонов она не буксует, что ли... На такой я однажды ездил в Шартауз.
Я пошел было навстречу, но понял, что это глупо — ведь грузовик непременно заедет на станцию, — и остановился. Поравнявшись со мной, «Урал» затормозил и утопил себя и меня в облаке белесой пыли. Пока я протирал очки, из кузова кто-то выпрыгнул. Вышли из кабины и шофер с напарником — незнакомые мне туркмены, оба в тюбетейках и, несмотря на жару, потертых пиджаках. Мы поздоровались за руку, и только теперь я рассмотрел третьего — того, что ехал в кузове. Выглядел он для наших мест необычно. Темные очки в никелированной оправе прикрывали чуть не половину заостренного лица. Над очками желтел большой покатый лоб, переходящий в лысину. Ее обрамляли седые от пыли, а если приглядеться — очень черные жесткие волосы. Маленькие, заходящие под уши баки и крупный нос с горбинкой придавали ему несколько иноземный колорит. И одет он был соответственно — фирменные джинсы, футболка с непонятным рисунком.
— Борис Князев, — сказал он, протягивая мне руку и одновременно снимая очки.
Я назвал себя и увидел, что глаза незнакомца не имеют ничего общего с его претенциозной внешностью. Маленькие, живые, простецкие, они весело бегали по моему лицу, будто искали объект для добродушной шутки. Цветом они напоминали нефть — желтовато-черные, маслянистые и даже, как мне показалось, с переливами. Он понравился мне сразу, этот Борис Князев в умопомрачительных джинсах, и я решил, что, несмотря на лысину, он не намного старше меня — пожалуй, ровесник Володе.
Впрочем, об этом я подумал позже, когда машина ушла. Шоферы не стали терять времени на чаепитие — оказывается, они наметили стоянку в Учкале, а до нее было километров девяносто.
— А я вот к вам, — сказал Князев весело.
Я стоял и тупо глядел на него. Потом спросил первое, что пришло в голову:
— Вы из метеослужбы? Или...
— Или! — радостно подхватил Князев. — Как точно вы выразились, геноссе, именно — «или». У вас в благословенном — или благословенной? — Бабали проживает друг моего детства Вадим Михальников. Как вы его сами-то зовете? Петровичем небось? Нравы у вас, конечно, патриархальные, но я мечтаю с пеленок...
Борис сразу заморочил мне голову дурацким трепом, но говорил он так добродушно и легко, что рот мой непроизвольно растянулся в улыбку. «Как здорово, — подумал я, — что этот гость приехал именно сейчас, когда мы на станции чуть глотки друг другу не перегрызли». Разумеется, в друзья детства наш начальник ему не годится — разница лет в тридцать, — но какое это имеет значение? Товарищ шутит, только и всего.
Кожаный, видавший виды портфель был явно тяжеловат для щупленького Князева, он чуть не волочил его по такыру и, когда я протянул руку, охотно отдал мне багаж.
— Одиночество и лишения воспитывают в людях благородство, — скороговоркой бормотнул он, будто бы только для себя. — Надеюсь, восточное гостеприимство у вас на должной высоте?..
— Еще бы! — подхватил я. — Знаете, туркмены, особенно кумли, то есть жители песков, они такой народ, что для гостя на все готовы...
— Послушай, Робинзон, — строго нахмурил брови Князев. — Мы уже достаточно давно знакомы, чтобы быть на «ты», не так ли?
— С удовольствием, — сказал я. — Кроме Вадима Петровича, мы все здесь на «ты».
— Обещаю, что теперь и с ним будете, — многозначительно сказал Князев и хохотнул. — Друг моего детства — человек покладистый, увидишь.
Мы уже входили на территорию станции, и Князев с огромным интересом осматривал наше нехитрое хозяйство. Заметив возле сарая мотоцикл с ружьем, закрепленным на руле, он присвистнул и сделал страшные глаза.
Мы поднялись на крыльцо, так и не увидев во дворе никого из наших. Я постучал и толкнул дверь. Окна в комнате были занавешены, и в полутьме я с трудом различил на кровати грузное тело Вадима Петровича. Он спал, в горле у него что-то ритмично похрюкивало.
— Тихо! — вполголоса приказал Князев. — Я люблю эффекты. Открой-ка, Юра, окно.
Я взялся за раму, но он зашипел: «Не то, одеяло сними». Я снял одеяло с гвоздей, в комнате стало светло, и храп тотчас прекратился. Начальник почмокал и открыл глаза. Увидел меня на подоконнике и рывком сел, отбросив простыню.
— Чего тебе здесь... — начал было он и тут только усмотрел стоящего у двери Князева. Белесые кустики бровей хмуро сошлись у переносицы. Старый был озадачен. — Это еще кто? — буркнул он и зыркнул на меня.
— Смотри-ка, не узнал! — ужаснулся Князев и схватился за лысину. — Ай-ай, Вадим Петрович, ай-ай-ай!
— Что за шут? — спокойно спросил у меня начальник. На нашего гостя он взглянул разочек и то мельком.
— Годы неузнаваемо преобразили меня, — ёрнически вздохнул Князев, подходя к Михальникову и садясь рядом с ним на кровать. — Взгляни же на меня, вглядись в мои черты... и вспомни кудрявого Боречку, которого ты качал на молодых коленях... Вспомнил, дядя Вадя? А?
Лицо Михальникова оставалось неподвижным, он явно не узнавал Бориса. Или, скорей, не хотел узнавать.
— А папу моего, надеюсь, помнишь? — по-прежнему весело, но и жестко спросил Князев. — Папочку моего, Гришу Князева, не забыл?
Нет, папу Старый, видать, не забыл — лицо Михальникова дернулось, нос побелел. Он с шумом втянул воздух, но так и не ответил.
— Оставь нас, Юрчик, — ласково попросил Борис. — Мы тут... повспоминаем маленько.
Я спохватился, что до сих пор не отнес показания приборов дежурному радисту, а тот уже, наверное, выходит на связь. Дежурил Володя Шамара, и я внутренне съежился: не миновать издевок... Выскочил из комнаты и, шепотом чертыхаясь, побежал к радиорубке.
17
ВЛАДИМИР ШАМАРА
Что приезд Бориса ему не в дугу, я усек сразу. Достаточно было мне взглянуть на них, когда Сапар позвал к обеду. Такой кислой рожи я у Михальникова не видел за все годы. А этот парень — молоток, вроде бы так и надо. Веселый он мужик, этот Князев, и умный. Понял ситуацию с одного взгляда. И, по-моему, оценил каждого по той цене, какую тот заслужил. В этом я попозже убедился, когда разговорились на охоте. Поначалу же он мне понравился хотя бы тем, что не положил глаз на Айну. Я уже бешусь, когда новый мужик появляется: хоть ты прячь ее, всю взглядами обмусолят.
Короче, обстановка за столом была на удивление: Борис травил анекдоты, мы с Юриком смеялись, Сапар с нами заодно, даже Айна разок улыбнулась. Один начальник хлебал молча, но нас это не слишком волновало. Он был подавлен, нет — пришиблен, так точнее. Все думал, думал и эдаким рассеянным взглядом по нашим лицам водил. Философ! Если б не так заметно было, что он до смерти перепуган. Когда Борис вспомнил про мой мотоцикл и спросил, как насчет охоты, а я ответил, что нормально, только вот ружье у меня одно, начальник подал голос.
— Возьмешь мое, — сказал угрюмо. — Почистить его надо. — Встал из-за стола и ушел. Через минуту вернулся со своей паршивенькой «тулкой» и патронташем, протянул Борису и приказал Сапару, чтоб тот еще заварил чаю.
Мы отправились около шести, большой зной только-только схлынул. Я решил свозить своего гостя на Аджикыр — к глиняному крутояру, который километрах в тридцати от нашей станции. В Заунгузских Каракумах много таких оврагов — кыров, вымытых талыми водами или древними речками. Один из них, правда, очень небольшой, почти рядом со станцией — в полукилометре на восток от метеоплощадки. Туда Старый хаживал и с ружьем, и так просто. Часа по три просиживал, ноги свесив, но что-то не припомню, чтоб он убил хотя бы зайца. Бывало, едешь неподалеку и видишь — торчит на краю обрыва фигура, точь-в-точь удильщик на берегу сухой речки. И ведь, сволота, никогда головы не повернет на шум мотоцикла. Будто муха рядом прожужжала. Думаете, гордый? Нет, он это для того только делал, чтоб тебе неприятно было. Такая уж натура была у покойничка, пусть земля ему пухом будет, не жалко, я не мстительный.