— Крючок, крючок! — со злостью сказал наш гость. — Это мой личный крючок, делиться им с тобой не желаю, понял? Зацепи его на свой! Я-то зацепил, значит, я и сильный. А он тебя, так ведь, а? То-то же!
— Тоже мне друг, — сердился Володя. — А сам говоришь, что он для нас обоих... как это... персона...
— Нон грата, — закончил Борис. — Так ты меня пойми...
Я снова за чем-то вышла, а когда вернулась, гость стоял у порога и говорил:
— Я его пощекочу, он у меня подрыгает лапками... Вы меня не ждите, у него, может, и заночую... Или у Юрика... Между вами третьим не хочу...
Он захохотал и ушел. Портфель не взял. Я заметила, что он к нему за весь день так и не прикоснулся.
Я налила себе чаю. Володя хмуро кусал губы. Потом выплеснул из пиалы остатки чая и вылил в нее почти всю водку из бутылки.
— Володенька, не надо... Володя-джан... — попросила я.
Но он выпил залпом. Из уголков губ водка пролилась по щекам, потекла на рубашку.
Он не обратил внимания на мои слова. Почти всегда у нас так. Я привыкла. Смирилась. Но хватит ли терпения на всю жизнь?
— Айна, замочи бельишко, — неожиданно сказал он. — И повесь... Развесь... на веревке... Короче, вот что: иди к Старому под окно, послушай, о чем они там... Тебе удобней. Будто с бельем возишься...
— Нет-нет, Володечка, не надо!
— Я сказал.
— Прошу тебя, Володя, я боюсь... Мне стыдно...
— Стыдно?!
Он грубо схватил меня за плечи и так сжал, что слезы чуть не выступили. Я видела его голубые, бешеные от злости глаза и говорила себе: ни за что, ни за что не пойду...
И вдруг он поцеловал меня. Сильно, до боли в губах. Я задохнулась.
— Иди, Айна! — сказал он и подтолкнул меня к порогу.
— Сейчас... Соберу платье... рубашку твою...
Не могла я с ним ни спорить, ни ругаться. Он сильнее меня.
Я действовала, как во сне. Собрала какие-то тряпки, одеяло, вышла. Стала развешивать их, стараясь держаться поближе к распахнутому настежь окну начальника. Свет в его комнате не был зажжен, и мне сначала показалось, что там нет никого, но потом раздался голос Бориса. Вернее, громкий шепот, который был слышен очень хорошо:
— Ты считай, считай, старый идиот! Сколько тебе? Пятьдесят пять? Пятьдесят шесть? Приплюсуй к ним десятку, ну? Все, хана тебе! Выходит, напрасно прятался, не жалко?
— Это ты прячься, сволочь... — услышала я дрожащий от злости голос Вадима Петровича. — Ты больше моего боишься...
— Кретин, тупица! — зашипел Борис. — Тридцать лет коту под хвост пустил, так хоть поживи, ведь кусочек остался! Можно так кучеряво зажить, что и не снилось, неужели ты...
— Не нужно мне это, понимаешь? — Начальник возвысил голос. — Не хочу я говорить с тобой... об этом. И не мани.
Некоторое время в комнате было тихо. Я притаилась за одеялом.
— Ладно, — сказал гость с ненавистью. — Не хочешь, не надо. Но сделай завтра, слышишь? Ты только вызови, а я сам...
— Вызови!.. — передразнил его Вадим Петрович во весь голос.
— Тихо ты!.. — зашипел гость. — Закрой-ка окно.
Больше я ничего не услышала.
19
ЮРИЙ ОГУРЧИНСКИЙ
(Из дневника)
Утро у меня началось ночью — в том смысле, что после дежурства я глаз не сомкнул. Выспался днем, оттого. Но я не жалел, было о чем подумать. Вспомнились слова Старого о прирожденных неудачниках, в которые он записал себя и меня. Так вот, я и размышлял: неужто мы похожи? Это было б ужасно, не можем мы быть людьми одной породы. Пусть я никто, пока что так оно и есть. Но никогда я не стану человеконенавистником, таким, как Михальников, которого, по-моему, радовать может только чужое горе.
Почему он меня невзлюбил? Сначала, видимо, потому, что я заменил Олю. У него к смазливым девушкам слабость. Он с первого дня начал меня поучать: не будь, мол, лопухом, а то такие, как Шамара, взнуздают, оседлают и еще погонять будут. Я недолго помалкивал, начал огрызаться. Особенно резко, когда он прохаживался насчет моей интеллигентской дряблости. Дал я отпор, он и взъелся, стал нарочно задевать, чтоб укусить побольнее. Вчера вот прирожденным неудачником обозвал, с собой сравнил, чтоб обиднее было. Чтобы помучился я, вспоминая его слова. И ведь достиг своего: мысль, что я человек не поступков, а слов, да и слов-то жалких, что я законченный неудачник, теперь грызет меня. А тут еще вечером, во время ужина, Володя меня турнул — не мешай, мол, с Борисом разговаривать, иди на площадку... И Борис с пренебрежением на меня взглянул. Вадим Петрович всем задал тональность, как следует ко мне относиться. Он, именно он! А остальным, конечно, приятно, что есть человек, которого ставишь ниже себя. Даже Сапар не считает меня полноценной личностью, хотя и хорошо относится. Как добрый дядюшка или даже — тетушка. А для Айны я никто...
Когда стало светать, я отправился в пески — просто побродить, потому что все время торчать в комнате трудно, хоть и без дела валяешься на койке. Я не боюсь каракумской фауны, даже змей. Они опасны, когда человек нападает первым, а им с нами связываться ни к чему. Нападают только на того, кого могут слопать. Невольно подумалось: а на тебя вот нападает любой, ты всем по зубам... Я ушел метров на триста от станции, когда услышал тарахтенье мотоцикла. Подозрение, что Володька опять взял с собой Бориса на охоту, хотя мы договорились идти утром на соленое озеро, так и резануло по сердцу. Но нет: Шамара выехал один. Я догадался, что он захочет проверить силки на зайцев, а заодно — подстрелить парочку, если попадутся. Пусть едет, главное, Бориса с собой не взял. Я быстро двинул назад.
У колодца я налил в канистру свежей воды, вставил ее в постромки — мы носим запас воды с собой наподобие рюкзака, за плечами. Если, конечно, ничего больше брать с собой не нужно. Опробовав ношу, я понял, что придется долить канистру доверху: хоть потяжелей, зато не будет плескаться, отвлекать. Пора было будить Бориса. Подойдя к открытому окну комнаты, где живут Шамара и Айна, я постучал по раме и позвал: «Борис!». В комнату заглядывать постеснялся: все-таки там Айна...
— Юра! — услыхал я вдруг ее голос у себя за спиной.
Обернувшись, я увидел, что она стоит у порога, придерживая рукой не заколотый брошкой ворот платья. Она не выглядела сонной, будто не спала.
— Мы с Борисом договорились... — начал было я, она перебила:
— Он у начальника ночевал. — Голос ее прозвучал тихо, и мне послышалось в нем необычное — то ли тревога, то ли недовольство. — Они очень поздно легли, может, не пойдете?
— Мы договаривались, — сказал я упрямо. Было обидно, что Борис даже не сказал, где будет ночевать.
Айна покачала головой и скрылась за дверью. Я направился к окну Старого и тотчас заметил его следы, слегка припорошенные песком. Следы вели «на выход» — в сторону кыра, и ушел Старый совсем недавно.
Я обрадовался: страх как не хотелось мне видеть сейчас его морщинистую рожу.
Ступив на песчаный холмик, наметенный ветром у стены дома, я ухватился за подоконник и, подпрыгнув на него, лег грудью. В комнате плавала серая полутьма. Я увидел, что кровать Михальникова пуста и заправлена одеялом, а Борис спит на полу. Лицо его, полуприкрытое простыней, темнело на фоне подушки.
— Борис! — позвал я негромко, но он и ухом не повел. — Вставай! — гаркнул я от души, и тотчас тело Князева дернулось, словно в судороге. Рука его на мгновение нырнула под подушку, и мне показалось, что в ней что-то синевато блеснуло.
— Балда! — хрипло крикнул Борис, таращась на меня. Он стоял на четвереньках, но руки́, в которой мне нечто почудилось, я не видел из-за простыни. — До инфаркта так недолго, балда. Ладно, жди, я сейчас...
Через несколько минут, одевшись и небрежно ополоснув лицо из умывальника, он сказал, что готов к дороге. Есть он, как и я, не хотел — какая еда, еще только светало... Моя заплечная канистра его удивила.