Значит, он слышал? Что из того? Через полчаса мы с ним уедем.
— Сапар ругается, — сообщил Князев. — Говорит, мясо остывает, невкусное будет... А я хочу сюрпризик вам преподнести. Айнушка, где мой багаж?
Айна принесла портфель Бориса. Он его так и не открывал ни разу. Замки, я заметил, сложные, импортная вещь, хоть и потерлась... Непонятно, что в нем — тяжелый, как будто со свинцом.
Он вынул из кармашка джинсов ключи, открыл портфель и достал лежавшие сверху объемистые две — по ноль восемь с виду — плоские бутылки с рыжим, не похожим на коньяк напитком. Снова запер ключиком и подмигнул Айне.
— Пусть одна в шкафу... А эту мы сейчас вскроем. Вспрыснем отъезд. Водка у тебя есть? — неожиданно спросил он у меня.
— Хватит и этих, — сказал я. — Мне-то много нельзя. На станцию едем.
— Пью только водку, — вздохнул Борис. — А это виски... Лучший в мире напиток, как говорят. А мне вот давай водку — и баста.
Я взял из припаса бутылку «Старорусской», и мы пошли под навес, где пахло, аж дух захватывало, жареным джейранчиком. Я удивился, увидев, что Старый уже за столом. Не было только Юры. Но когда стали усаживаться, появился и он.
— Ну, с досвиданьицем! — весело сказал Борис, когда спиртное было разлито по стаканам. Он один пил водку, остальным — в том числе и Айне немножко — налили заморского напитка. Даже Сапар не стал сопротивляться.
Выпили, Айна и Сапар закашлялись, Юрик скривился. Мне напиток понравился. Я слышал, что виски отдает самогонкой, — ничего подобного, это пойло было ароматным. Но с очень высокой крепостью, это правда.
Закуска была, понятное дело, тоже на высоте. Выпили еще. Борис поднялся и, жадно жуя, проговорил невнятно: «Пора ехать... не опоздать бы...»
Я пошел к мотоциклу. Пора так пора. Надо было наполнить бак бензином и на всякий пожарный прихватить побольше патронов. Иногда на свет фар выскакивает зверь, только стреляй.
Минут через двадцать я был готов к отправке. Закрепили портфель у меня за спиной, Борису навесили канистру с водицей.
Прощанье было странным. Что-то уж больно ласков был Старый с Борисом, весь покрылся морщинами, казалось, до самых ног.
— До встречи, дорогой, до встречи... — приговаривал и носом дергал.
— Да уж как придется, — усмехался Князев. Будто играли во что-то.
В дороге было не до разговоров: езда по пескам — дело мучительное. Хорошо, что хоть заблудиться я не боялся. В Качазаг я ездил и ночью и днем, да и не страшно заплутаться, когда с собой вода и лето к концу.
Ровно через час сделали привал. Чтоб мотор остыл, да и самим отдохнуть. Костерик разводить я не хотел, но, взглянув на часы, усек, что времени у нас навалом. Остановились возле сухого саксаула. Его и пустили в дело. Сидим в свете костра, а кругом — темно, угрюмо. Будто обступили тебя холмы и молча наблюдают.
Борису было не по себе. Он все озирался и ежился.
— Теперь-то можешь мне сказать про Старого? — спросил я. Не то чтоб с угрозой, а так, очень многозначительно сказал. Он все понял.
— Отчего же... Только ты его этим вряд ли прижмешь. Я бы еще мог.
— А все же? Не темни, Боря.
— Пожалста. Людей он заложил карателям. В белорусских, значится, лесах это было. Его связным послали, а он струсил. Не дошел, человек сорок погибло... Ему десятка, а то и вышка светила. Вот он здесь и скрывается. Уже тридцать лет с хвостиком, понял? Боится до сих пор, что к ответу призовут. Мой батя его по телевизору углядел. Они вместе воевали, от него и знаю...
— Ты-то что хотел от Старого?
— А вот это уже не твое поросячье дело, — окрысился вдруг Борис. — Если я тебе и сказал о Старом, так чтоб знал ты, с какой пакостью живешь. Чтоб не шибко его жалел. Он-то тебя не собирается жалеть. Ну, да ладно...
— Ты договаривай!
— Будто сам не знаешь, — хмыкнул он. — Я насчет милиции. Касается как раз тебя, не кого другого.
— Ты точно знаешь?
— Куда точней. Он мне жаловался, что ты ему плешь переел своей спекуляцией... Боится, что его тоже притянут, а он, сам понимаешь, ох как не хочет высовываться. Так что жди, Володечка, на днях или раньше...
— Не боись, — сказал я хладнокровней, чем на то были у меня основания. — Отдохнул? Тогда едем... Где-то близко здесь трасса Качазаг — Арваза.
Остаток пути занял чуть больше часа. Как ни уверен я был в том, что дорогу знаю, как свои пять, все же обрадовался, завидев огни поселка газовиков. Там я намеревался заночевать у знакомых.
На вокзале — это, конечно, не вокзал, а грязная комнатка с окошком кассира — кроме нас было еще четверо парней, одного я знал — шофер с местной автобазы, остальные — какие-то туркмены. Борис зыркнул на них и отвернулся. Билеты еще не продавали — кассирша не пришла. Ее муж привозил на мотоцикле за полчаса до поезда. Мы вышли из помещения и стали ждать.
Приехала она в этот раз за десять минут до прибытия московского. Билеты здесь продают только в общий вагон, а на месте, то есть в самом поезде, происходит дальнейшая перетасовка или переселение, как хотите, так и назовите. Уезжали из Качазага все, кто приходил на станцию — льгота для каракумских газовиков. Только летом в сторону Москвы уехать из Качазага нельзя, поезд в отпускное время здесь не останавливался. Уезжали через Шартауз.
Борис дал мне деньги, и я сходил на вокзал купить билет. Разговаривать не хотелось. Он посмотрел на часы, хотел что-то сказать, но смолчал. Похоже, ждал подходящей минуты.
Когда до прихода поезда оставалось совсем ничего — уже сверкнули его огни, Князев проговорил с медовым сочувствием:
— Все обойдется, Володечка... Айна у тебя — баба умная, прикроет.
Я непонимающе уставился на него: что за намеки?
— Прикроет, — повторил он, — как мать младенца, своим телом прикроет. На том они и порешили...
— Что ты несешь, тварь? — крикнул я и схватил его за грудки.
— Тихо ты! — Он рванулся. — Старик согласился тебя не трогать, если только она... Не насовсем, а... разочек. А просто так ему обидно уезжать, он мне жаловался. И она согласна.
Я не знал, верить ему или нет. Прожекторы тепловоза уже мазнули платформу. На выяснения времени было в обрез.
— Говори все, что знаешь, — прошипел я, опять хватая его за рубаху. — Я не пущу тебя на поезд, понял?! Говори!
— Отпусти, гаденыш! — Он рванулся, но где ему, кишка тонка, — Скажу, скажу... Пусти!..
На нас с интересом посматривали парни. Но не вмешивались.
— Я ей передал предложение Старого, понял? — тяжело дыша, сказал Борис. — Я тоже считаю, что это — лучший выход. Ее не убудет, а ты руки развяжешь. Хоть с ней, хоть с ним... Он знает, где Айна ночью будет, я сказал.
— Ах ты подонок! — Я не удержался и врезал ему по морде. Он упал на колено, не выпуская портфель. Правая рука его лапнула задний карман, но потом он опустил ее. Интересно, что у него в кармане было — нож, кастет?
Скорый поезд Москва — Ашхабад уже замедлял ход. Общий вагон был последним. Поднявшись на ноги, Борис следом за рванувшими к вагону пассажирами побежал по платформе. Не оглянулся ни разу.
Проводница-казашка с фонарем в руках проверила у него билет, он взобрался на площадку вагона, исчез в тамбуре. Я был не то что огорошен, а раздавлен услышанным. Запугали девчонку, гады!..
Поезд тронулся: он стоит в Качазаге минуту. Когда общий вагон проплывал мимо, я увидел из-за плеча проводницы залысину Князева.
— Смотри не спиливай рога-а-а... — донеслось до меня.
Я уже знал, что не останусь ночевать у геофизиков. Только бы раздобыть бензин у кого-нибудь из знакомых шоферов, кто держит машину у дома.
В ту ночь я вдруг понял, как мне осточертело всю жизнь выгадывать и считать. Я понял, что люблю Айну.
Надо было срочно возвращаться в Бабали. Однако мотоцикл не заводился: свечные проводки были вырваны с мясом...
22
Вот и все, что удалось узнать Жудягину о жизни метеорологов станции Бабали с одиннадцатого по пятнадцатое сентября.