Принцепс говорил так, будто её рождение оказалось для него досадной случайностью. Впрочем, судя по всему, так оно и было.
— А я тогда кто? Щенок с подворотни? — Твин не сдержалась.
— Я не мог бросить семью!
— Значит, я не только осквернённая, но и бастард? — горько усмехнулась она.
— Ты — плод любви, Твин, и для меня всегда будешь особенной.
— Неужели? — жаль, за маской не видит улыбки: столько презрения она ещё не испытывала ни к кому в своей жизни.
— Я искал тебя, клянусь!
— И как, успешно? — расхохоталась она.
Принцепс ничего не ответил. Да и что бы он сказал? Правду? А какая у него правда? О чём с ним говорить, если даже имени её не спрашивал? Никакой он ей не отец и никогда им не будет.
Сжав кулаки, Твин изо всех сил пыталась обуздать разрастающуюся в груди ярость:
— Каждую сраную ночь я вижу, как ищейка перерезает моей матери горло. Вы обрекли её на бесконечно повторяющуюся смерть! О какой любви вы смеете говорить?
Глаза Максиана заблестели от слёз. Твин с брезгливостью наблюдала, как он подошёл к ней и опустился на колени, бережно взяв её ладонь. Даже сквозь грубую кожу перчатки она чувствовала его прикосновение. Вдруг захотелось завыть от боли… Никогда не думала, что прикосновение способно причинить столько страданий.
— Я не имею права просить тебя о прощении, — хрипло произнёс он, прижимаясь щекой к её руке, — но умоляю, дай мне шанс! Не отталкивай меня!
В ней боролись ненависть и нечто иное, совсем неожиданное. Жалость… Даже удивилась самой себе: как можно жалеть слабовольного ублюдка, бросившего на произвол судьбы любимую женщину с ребёнком на руках? Ярость уже разрослась так сильно, что вот-вот выжжет огромную дыру в груди и вырвется наружу.
— Всё никак не могла вспомнить её имя, — Твин отдёрнула руку. — Хоть какая-то от вас польза. Вы не спасли её, вы предали её. Ты… Отец, говорите? Да вы для меня — пустое место!
— Дай мне шанс, прошу! Я всё исправлю!
— Исправите?! — Твин оттолкнула его и схватилась за голову, сжав до скрипа зубы. Невыносимая боль вонзилась в виски раскалёнными иглами, проникала в разум, заполняла туманом сознание.
Альтера вернулась.
Почувствуй Твин её раньше, может быть, и успела бы, но теперь она вырывалась, и сдержать её было невозможно. Кожа под перчатками пылала, пламя стремительно растекалось до самых плеч, и контролировать скверну она уже не могла.
— Что с тобой? — принцепс вскочил на ноги и протянул руку, желая помочь.
— Не приближайтесь ко мне!
Он не внял предупреждению, даже не сдвинулся с места. В глазах — покорное ожидание, словно давно был готов к возмездию.
«О да, я дам тебе шанс! — взревела Альтера. — Ты заплатишь за всё, мразь!»
Мир внезапно застыл. Струна времени натянулась до предела.
Твин рывком отбросило назад. Полностью лишившись контроля над своим телом, она с непривычной отчуждённостью наблюдала, как Альтера приближается к принцепсу, занося руку для смертоносного удара.
«Нет, это полное безумие! — мелькнуло в голове. — Он того не стоит. Соберись, Твин, нужно остановить её, пока не поздно!»
Словно пробудившись, закричала со всей мочи: «Убирайся назад!»
В последнее мгновение, когда кулак, охваченный зелёным пламенем, почти коснулся виска принцепса, Твин собрала всю волю и, представив туннель, побежала к сияющему белым выходу. Тело тут же отозвалось, вернулось под контроль, и удар, грозивший расколоть череп так называемого отца, пришёлся на шкаф за его спиной.
Струна времени лопнула. Грохот, вперемешку со звоном стекла, заполнил кабинет. Щепки разлетелись по сторонам.
Обессиленная и опустошённая, она упала на колени. Вдруг стало совершенно неважно, что произошло, и уж тем более, что будет дальше. Всё казалось таким ничтожным, незначительным, нисколько не касающимся по-настоящему важного. Единственное, чего хотелось, — вернуться в казарму и прижаться к груди Слая, почувствовать его тепло, услышать родной голос.
Максиан опустился рядом и положил ей руку на плечо:
— Это была Альтера?
Твин равнодушно скользнула по нему взглядом и поднялась:
— Лучше нам не видеться больше, господин принцепс.
— Я понимаю, дочка, тебе нужно время всё осмыслить.
Осмыслить? Жила все эти годы без отца и проживёт без него ещё столько же.
— Мне жаль, но вы обознались. Ваша дочь умерла ещё пятнадцать лет назад. А теперь прошу меня простить, господин, — последнее слово произнесла отстранённо, с холодной вежливостью.