Очень долго собирала вдохновение по кускам, поэтому эта глава далась мне чертовски нелегко. Я прямо-таки вымучила её. Не знаю, насколько хорошо вышло, но надеюсь, что страдала я не зря.
Все последующие дни проходят как в тумане. Тоска еще больше разрослась после встречи со сталкером. Будто кусок выдрали из сердца. И оно теперь бесконечно кровоточит, наполняя чернотой душу. Причиняя мучительную боль похлеще средневековых пыток.
Мне невыносимы эти бесцветные, безразличные лица. Эти маски и защитные костюмы. Тошнотворный запах лекарств, свет ламп, белые больничные стены, скудная еда, стерильно чистая роба. А при виде Ким Сокджина черная мазутная волна ненависти переполняет легкие, угрожая выплеснуться и убить все вокруг своим ядом. Хочется выть от бессилия, порвать всех к чёртовой матери на кусочки, выбраться наконец из тюремного каземата, выпилить все воспоминания об этом жутком месте. Забыть. Забыть всё, как страшный сон.
Но никто не знает, что творится внутри меня. Какой дикий огонь ярости и презрения там кипит и плюется. Я словно надеваю глухую броню и замыкаю все эмоции на замок. Израненное сердце — оно все еще живое, горячее и страстное, но никто этого не увидит. Пусть довольствуются лишь отчужденностью, безучастностью. Пусть думают, что смогли сломать, опустошить, победить. Для них я будто пассивный безжизненный робот сейчас, а не человек. Пусть радуются. Это превосходство долго все равно не продлится. Уж если не я в этом поспособствую, то карма точно постарается.
Да, нужно набраться сил, терпения и решимости. И даже не ради человечества. Ради Чонгука. Ради нас. Он единственный, кто удерживает меня на плаву сейчас, не позволяя провалиться в пучину сумасшествия, психоза и отчаяния. Кто помогает справиться с усилившимися ночными кошмарами, что выжимают все душевные соки. Куги и его весточки — мой персональный спасительный плот веры и надежды. И Мин Юнги, который оказался не просто его бывшим коллегой, но и близким другом детства. У которого есть и свои счеты с лабораторией. Помощь его неоценима.
Учёный втихаря передаёт записки от сталкера. Маленькие короткие послания. В которых Чон старается держать меня в курсе дел. И я, несмотря на психологическую и эмоциональную изнуренность, насильно вникаю в ход экспериментов. Чтобы сохранить ясность ума, чтобы не свихнуться. Из этих записок узнаю, что Чонгуку вручена награда, как первому сталкеру, вернувшемуся домой живым, здоровым и принесшим важные результаты, способные повернуть весь ход лабораторных исследований в другое русло. И что это дало ему некую свободу и возможность сейчас сосредоточиться на опытах, без опасений быть разоблаченным. Но несмотря на всю серьезность содержания, эти письма еще и очень трогательные, искренние. Со словами поддержки, любви, обещаний. Тепло этих строчек проникает глубоко-глубоко, в самое нутро. Орошает целительным дождем разбитую душу и покалеченное сердце. Вытаскивая со дна, поднимая на ноги, возвращая к жизни. Вновь и вновь.
Я мысленно запечатываю эти строчки в вечные воспоминания, бетонирую, ламинирую. Потому что все послания уничтожаются практически сразу после прочтения, дабы не оставлять улик. Вещественной памяти никогда-никогда не останется. Только в сердце хранить и лелеять. Чону же даже этого не достается. Все только на словах. От друга Юнги, сухо и кратко.
С последней встречи я все явственнее и ощутимее чувствую невидимую, незримую связь между нами. Боль и тревога Куги физически осязаема настолько, что порой кровь в венах горит и вскипает. Боюсь даже представить, что может чувствовать он, проживая каждую мучительную процедуру вместе со мной, ловя и своим организмом приступы. Думать о том, насколько сильна и прочна эта нить, страшно. Ведь в его венах течёт теперь и моя кровь. Как бы банально и слащаво это не звучало, но, похоже, мы и правда стали двумя разорванными половинками одного целого. Природа этого феномена непонятна и необъяснима с научной точки зрения, но факт остается фактом. Он не может без меня. Я не могу без него.
»… Мы, кажется, нащупали след, Сури-я! Я уверен, что движемся в верном направлении. Юнги-хён обнаружил ключевой ген у млекопитающих, который у человека находится в спящем заблокированном состоянии. Он и помогает бороться с вирусом! Если мы сможем его активировать, разбудить, и он начнет действовать… Возможно, это и будет решением проблемы! Потерпи. Потерпи еще немного. Еще чуть-чуть. Я делаю всё, что в моих силах. Если потребуется работать сутками, днями, ночами, я всё сделаю! Лишь бы вытащить тебя оттуда и прекратить мучения. Дождись меня! Прошу!..»
Строчки расплываются, расползаются. Соленые капли падают на клочок бумаги, оставляя чернильные разводы. Пожалуйста, поторопись, Куги!
***
Уже неделю не видно доктора Мина. И это начинает чрезвычайно беспокоить. Тревога щупальцами просачивается под кожу, забираясь под ребра, сжимая холодными тентаклями органы. А что если кто-то узнал об их несанкционированных опытах? Что если все исследования прикрыты, а результаты уничтожены? И что в таком случае могут сделать с учёными? Я мучаюсь в неведении, вынужденно погруженная в информационную изоляцию. От переживаний на стену лезть хочется. И тогда, когда кажется, что эмоциональный фон накален до предела, доктор Мин наконец навещает меня.
Рано утром он спешно врывается в палату. Явно старается сдерживаться и не выдать себя камерам, но улыбка все равно обнажает десна:
— Сури-я! У меня хорошие новости! — я так рада видеть знакомое лицо, слышать скрипучий голос, что еле подавляю желание крепко обнять Юнги. — Те исследования на животных не прошли даром. Мы, кажется, вывели-таки антидот, — пока ученый делает необходимые замеры, больше для отвода глаз, торопливо рассказывает о результатах. — Мы проверили его пока только на образцах крови, но он сработал! Осталось испытать действие противоядия в живом организме, зафиксировать итоги. Я не знаю пока, как мы это провернем, но остался всего шаг, Сури-я! Всего один шаг!
Я внимательно смотрю на Мина. Вижу бледно-серый цвет лица, фиолетовые залежи под глазами, слегка трясущиеся руки. Он явно не спал ночами, не доедал, сидел в тесном кабинете. Если малознакомый человек так усердствует, лезет вон из кожи, то что говорить тогда о сталкере? От осознания этого щемит сердце:
— Как Чонгук?
Еле заметная тень беспокойства пробегает по лицу Юнги:
— Чонгук сейчас готовит образцы в своей лаборатории. Он… Он в порядке. Держится. Ты же знаешь, сейчас его ничто не остано…
Последнее слово утопает в звуке ревущей сирены, внезапно накрывшей всё здание. Она осатанело бьет по ушам, раздирая барабанные перепонки в лоскуты, оглушая до звона в голове, заставляя зажать ее руками и пригнуться. В следующую секунду яркие больничные лампы гаснут и темноту вспарывают ослепительно красные полосы. Коридор заливается алым мигающим светом. Я поднимаю голову и вижу, как он отражается отблесками в широко распахнутых глазах ошеломленного учёного. Что, твою мать, происходит? Почему сработала система безопасности?
За дверью слышен оживший в коридоре динамик. Взволнованный голос диспетчера настолько громкий и пронзительный, что проникает даже сквозь звукоизоляционные стены:
— Код красный, код красный! Повторяю! Код красный, код красный! Заблокировать все входы и выходы! Заблокировать входы и выходы! — приглушенно долетает до нашего слуха.
Мин Юнги даже в потёмках заметно бледнеет. Он переводит нечитаемый взгляд на меня. А я силюсь понять по его реакции хоть что-то, но тщетно. Красный код? Что за красный код?! Вновь вспыхивает свет, ослепляя и заставляя зажмуриться. Сирена все еще оглушительно рвёт сознание, глаз ловит красные всполохи сигнальных ламп. Доктор Мин срывается к панорамному окну, вглядываясь в даль коридора. Спустя минуту спешно возвращается и, хватая меня за локоть, стягивает с больничной койки.